Я села рядом с Эриком и Хопсоном – Уолтер удалился в каюту и корпел там над своими заметками, не желая прерывать исследований. Зал был отделан по последнему писку моды: бежевые стены, яркие люстры под потолком, стеклянные столы и кресла с хромированными поручнями. На нашем столе стояла даже небольшая ваза со свежими цветами. По сравнению с этим великолепием старая добрая «Лузитания», воспоминания о которой я бережно хранила, казалась совершенно невзрачной.

Раздался крик:

– Отдать концы!

И мы поднялись в воздух.

Как вы знаете, на дирижаблях окна проделаны в стенах и в полу, чтобы можно было смотреть на безмолвно проплывающие внизу пейзажи, тогда как небо заслоняет массивный корпус судна. И в момент взлета перед глазами открывается, пожалуй, самый завораживающий вид. Аэродром под нами сжался до размеров носового платка, и рабочие, которые махали нам, стоя возле причальной мачты, превратились в крошечных куколок.

Вскоре на юге проступили очертания Мурманска, а на севере раскинулось Баренцево море: у берега вода была синяя, но чуть дальше ее уже покрывали льдины. На горизонте лед сливался в сплошную белую гладь, которая, как я знала, тянулась до самого полюса. Невдалеке от берега я заметила пару ледоколов и низкобортные грузовые суда. Северный морской путь, растянувшийся на шесть тысяч миль вдоль всего северного побережья Евразии, открыт для навигации всего несколько месяцев в году, а если не повезет с погодой, этот промежуток сокращается до нескольких недель, и капитаны, не желая застрять во льдах на всю зиму, торопились открыть судоходный сезон как можно раньше.

Пока мы поднимались, в воздух взмыл небольшой дирижабль, который нас провожал. Монопланы, сверкая алюминиевой броней, с символикой Российского императорского военно-воздушного флота на крыльях, взмывали и пикировали вокруг нас, совершая головокружительные трюки.

Эрик Иден был впечатлен.

– Это, должно быть, самолеты на реактивных двигателях, построенные по принципу марсианских летательных машин, – безусловно, наследие немецко-русской войны. Наши самолеты до сих пор поднимаются в воздух при помощи винтов.

– Вот ведь дурачье, – бормотал Хопсон, посасывая незажженную трубку – на борту нашего судна, которое приводилось в действие благодаря водороду, курение было запрещено. – Вьются как мухи возле слона.

Но, несмотря на ворчанье, он, как и все мы, вытягивал шею, чтобы лучше разглядеть маленьких дерзких летунов.

Мы должны были пролететь добрые две тысячи миль и достичь Таймырского полуострова. Это расстояние мы могли без особой спешки преодолеть за сорок восемь часов. Из Мурманска мы вылетели во вторник, так что на Таймыре нас ожидали в четверг.

Я предпочитала проводить время в компании Эрика и Джо. Все знали, что я знакома с Гарри Кейном, который недавно стал скандально известен тем, что написал низкопробный радиоспектакль о новой высадке марсиан на Среднем Западе. С учетом приближающейся череды противостояний эта постановка, спродюсированная его женой Мэриголд и транслировавшаяся по радио, вызвала панику. Я не хотела, чтобы меня расспрашивали об этом, так что старалась не привлекать к себе внимания. Кроме того, общество моих спутников было приятно. Мы с Эриком Иденом впервые смогли поделиться воспоминаниями о Марсианской войне; в спокойной обстановке и во многом именно благодаря этим разговорам и сделанным мной заметкам были написаны соответствующие главы этой книги.

Так или иначе, скучать нам не давали.

Во вторник днем, пока внизу проплывали завораживающие виды Северного Ледовитого океана, Шмидт прочитал нам спонтанную лекцию. Несмотря на фамилию, он был русским, но перед собравшейся интернациональной аудиторией говорил по-немецки с сильным акцентом. Ему было под пятьдесят; высокий, властный, с бородой как у Санта-Клауса, он, на мой взгляд, выглядел типичным исследователем, описанным в романах Жюля Верна, и говорил точно так же. Он поведал нам о том, как русские колонизировали собственные территории, – и я с удивлением узнала, что это началось еще в шестнадцатом веке, во времена Ивана Грозного, когда путешественники, ссыльные, охотники за шкурами и раскольники осваивали восточные земли. Ко времени Петра Первого там уже появились первые города, а в девятнадцатом веке была построена Великая Сибирская магистраль. Но только в двадцатом веке, когда затянулись раны, нанесенные войной сперва с немцами, а потом с марсианами, освоение и благоустройство этого региона стали систематическими. Шмидт собственноручно вел первую экспедицию по Северному морскому пути.

Шмидт довольно много бахвалился, но это даже подкупало – в конце концов, у него было полное право гордиться достижениями своей страны. И, как он утверждал, между освоением Сибири и колонизацией враждебной чужой планеты было немало общего: «Так что, возможно, именно русские первыми водрузят свой флаг на Марсе!» Все из вежливости зааплодировали, а я задумалась о том, что бы по этому поводу сказали марсиане.

Но, конечно, именно благодаря подобным исследованиям присутствие марсиан на Земле было подтверждено, и, как следствие, российская Академия изучения Арктики внесла в Федерацию федераций предложение снарядить нашу экспедицию.

Вечером в среду мы сделали остановку в городе под названием Норильск, стоявшем на реке Енисей, милях в пятиста от пункта назначения. Здесь несколько компаний вело добычу никеля. Мы привезли им разнообразное оборудование – в этом сезоне «Фатерлянд» был здесь первым судном.

Мы с Иденом воспользовались возможностью сойти на землю и немного пройтись по городу. Это было невзрачное место – все здесь было подчинено одной задаче. Город окружала ограда из колючей проволоки, здания были сложены из шлакобетонных блоков и бетонных панелей, улицы пустовали, на месте убранного снега виднелась лишь утрамбованная земля. Казалось, повсюду стоят бетономешалки. Присутствовали и следы социальной жизни: кроме заводов, тут были школа, церковь, больница – но все недостроенное. Был даже небольшой кинотеатр; на нарисованном от руки плакате значилось, что идет картина Чери Гилберт «Марсианин в Голливуде». Но в целом это было пустынное и мрачное место, и я промерзла до костей, несмотря на дорогую теплую одежду.

– Знаешь, до войны я провел здесь некоторое время, – впервые на моей памяти вслух признал Эрик.

Я хмыкнула:

– Дай угадаю. Ты изучал, как лэндшипы передвигаются по тундре.

Он невозмутимо проигнорировал мой комментарий и сказал:

– Это непросто. В смысле, жить в таком месте.

Мы остановились возле недостроенного здания из бетона и шлакоблоков.

– Например, тут бывают месяцы полной темноты, когда бетон замерзает раньше, чем успеваешь положить кирпич. А когда приходит лето, становится невероятно влажно и повсюду комары. Люди здесь отчаявшиеся: кого-то занесло случайно, кого-то обманули обещаниями новой жизни на фронтире – ну, ты знаешь, как это бывает.

– А для чего ограда? Чтобы жители не разбегались?