приходилось — слишком тяжек выдался для него путь по Карпатским гребням.

Наконец, за спиной осталась Червонная Русь, кони ступили на Угорскую землю. Где-то далеко впереди, за перевалами, за стремительными реками простирались равнины Паннонии[222] с хуторами, разбросанными по степи, с укреплёнными каменными замками и широким разливом Тисы и Дуная.

А пока попадались первые венгерские селения с домами, крытыми черепицами, а то и просто соломой, по большей части брошенные ушедшими в неприступные горные места жителями. В одном из сёл татары Эльсидея обнаружили в кошаре нескольких овец. Их тотчас зарезали, поджарили на костре и съели.

В тот вечер обильно лился в кожаные чаши кумыс, пламя отбрасывало блики на беснующихся, упившихся, обожравшихся степняков. На душе у Варлаама было жутко, гадко. Вместе с Тихоном они отошли в сторону от костров и присели на холодные валуны над кручей.

Вокруг мрачными тенями нависали горные пихты. Корнями они цеплялись за расщелины скал, а свои мохнатые ветви-лапы широко распростёрли над Варлаамом и Тихоном, словно пытаясь захватить их, сжать, стиснуть в богатырских объятиях.

— Как думаешь, исполнят поганые завет Чингисов? — спросил вдруг Тихон, оборвав продолжительное молчание.

Варлаам передёрнул плечами.

— Может, и так. Хотя навряд ли. Они — добрые воины, но хороши только на открытых и ровных местах. А в горах... И чехи, и грузины их били. Нет, не осилить татарам гор... Но угров, может, и покорят. Побьют, сёла разорят.

— Шум какой-то тамо, у костра, — прислушавшись, с внезапной тревогой заметил Тихон. — Пойдём-ка поглядим.

Они поспешили к поляне, на которой раскинулся татарский стан.

Крики усиливались, тёмные тени скользили в мерцающем свете пламени, внезапно раздался пронзительный женский визг.

Двое татар у шатра рубили саблями какого-то воина в блестящем нагруднике, который, упав навзничь, отражал удары слабеющей дланью с коротким прямым мечом. Рядом возле костра ещё несколько ордынцев во главе с Эльсидеем рвали саян на полной простоволосой женщине. Та, отчаянно отбиваясь, дико вопила от ужаса. Что-то в этой женщине-угринке показалось Варлааму знакомым.

«Матрёна!» — вдруг обожгла его страшная догадка.

Дальше всё произошло, как будто в одно короткое мгновенье. Тихон очертя голову рванулся к костру и, расталкивая татар, с саблей в деснице понёсся к женщине.

— Матрёна, я тут! Беги вборзе отсель! Матрёна! — закричал он.

Ударом плашмя по голове он сбил с ног одного из ордынцев, оттолкнул прочь Эльсидея, но двое татар, покончившие с лежащим ратником, налетели на него сзади. Одного из них Тихон скинул с плеча, но в тот же миг опомнившийся Эльсидей в бешенстве рубанул его кривым клинком.

Тихон резко остановился, выронил из руки саблю и с приглушённым хрипом медленно осел наземь. Лицо его заливала кровь. Матрёна тяжело рухнула на него сверху. Подъехавший из темноты к месту схватки конный сторожевой ордынец с бесстрастным лицом ткнул её копьём в спину.

Другой татарин носком сапога пнул голову Тихона и прохрипел, обращаясь к Эльсидею:

— Урус мёртв! Хороший удар, бек!

— Уберите отсюда этих ополоумевших собак! — злобно прорычал, вбрасывая оружие в ножны, Эльсидей.

Варлаам, стиснув кулаки, безмолвно наблюдал за кровавой развязкой. Первой мыслью его было броситься вослед Тихону на помощь Матрёне, но внезапный страх сковал его движения и волю и заставил застыть на месте, прислонившись спиной к стволу сосны на опушке горного леса. Страх опутывал его липкой паучьей сетью, из-под шлема-мисюрки катился по челу градом пот, зубы отбивали дробь. Сердце в груди бешено колотилось, Варлаам слышал его отчаянный стук и оцепенело смотрел, как нукеры оттаскивают тела убитых от костра.

В душе не было ничего, кроме страха, и ещё сидела внутри трусливая осторожная мысль: «И меня бы, как Тихона, если бы побежал!»

Потом страх прошёл, отступил, место его занял горький стыд от своей трусости и беспомощности, а ещё возникла безмерная жалость к погибшему товарищу. Варлаам не выдержал, закрыл лицо руками и разрыдался. Тотчас вспомнились годы совместной их учёбы в Падуе, служба в Перемышле у князя Льва, поездки в Литву и в Польшу, поход на Трайдена. Сколько прошли они плечом к плечу вёрст, сколько невзгод пережили, и вот... Уму непостижимо! Тихон мёртв!

«А что же я?! Как я ничтожен! Лучше было бы погибнуть под ордынскими саблями, чем стоять и смотреть, и бояться! Как заяц трусливый!» — От осознания своей никчемности Варлааму становилось ещё горше.

Но вот и жалость, и стыд отхлынули, сменились внезапной вспышкой гнева.

«А что, если сей же час напасть и убить Эльсидея?! Пусть хотя бы его одного! Ведь он — убийца Тихона! А потом — пускай меня убивают! Так будет честнее!»

Но гнев покинул Варлаама так же быстро, как и возник.

«Нет, глупо. Погублю и себя, и гуцулов, и своих перемышлян. Нет, надо по-другому».

Стараясь держаться как можно хладнокровней, Варлаам шагнул к ордынцам. Примирительным жестом остановил нукеров, готовых обнажить оружие, обернулся к Эльсидею.

— Дозволь, достопочтимый, похоронить этих людей, — вежливо попросил, глядя прямо в лицо разгневанного нойона.

Ответа пришлось ждать довольно долго.

Наконец Эльсидей, кусая усы, процедил со злобной усмешкой:

— Хорони! И бабу, и угра, и уруса! Он посмел поднять руку на монгола и получил то, что заслуживал!

...Тихона с Матрёной дружинники похоронили под одной из пихт. Могилу обложили диким камнем.

Варлаам, сняв мисюрку, обронил скупую слезу.

«Нет, отец Феогност! Тебе легко было рассуждать, сидя в светлых палатах, в тепле, в уюте! Ты не терял близких, не ощущал собственного бессилия, не улыбался через силу, когда хотелось вынуть саблю и сражаться, не стоял над могилами убитых друзей!»

Он понимал, что зря так мыслит, что неправ, что Феогност говорил верно, но так сейчас ему было легче.

«Эти татары несут народам одни только страдания, одни беды, одни несчастья! И я должен... должен им отомстить! Не увидишь ты Венгрии, Эльсидей! Не стать тебе властелином мира, Тула-Бука! Я наполню трупами ваших воинов стремнины рек и ущелья Горбов! Я клянусь! Боже, помоги! Помоги одолеть страх!»

Варлаам упал на колени и перекрестился.

«Это грех, предательство, но иначе — нет, не могу! Не буду Орде служить! Хватит!»

Поздно ночью Варлаам вызвал к себе в вежу самого смекалистого и ловкого гуцула, передал ему написанную на латыни берестяную грамоту и шёпотом приказал:

— Найди венгерского воеводу, передай! Пусть назначит мне время и место встречи!

80.

Молодой гуцул ловко карабкался вверх по каменистому склону. На боку у него висел