улыбки. И щёки не горели былым румянцем, но приняли болезненный желтоватый оттенок и покрылись густой сетью морщин. Седина серебрилась на висках, проглядывала в вислых усах и короткой ровно остриженной бородёнке.

Друзья обнялись.

— Пойдём, посидим, что ли, в корчме, — предложил Варлаам. — С самого утра ни маковой росинки во рту несть. Ты-то в Галиче какими судьбами?

— Да я, друже, за княжной Изяславой послан. Приказано сопроводить её во Владимир. Загостилась, бают, паче всякой меры у родичей.

Они сели за деревянный стол посреди просторной, пропахшей ароматами яств горницы. Варлаам велел корчмарю принести рыбы, ола и ячменной каши.

— А меня князь Лев вызвал. Слух есть, татары на Угрию в поход собираются. А коли пойдут, Червонную Русь нашу не минуют. Надо, говорит князь, Перемышль и другие города к обороне готовить, не пускать в них орду. Пусть в поле стоят. Иначе бед таких натворят..., — Низинич горестно вздохнул и поник головой.

— У меня беда тоже, да не такая, — непривычно глухим голосом отозвался Тихон. — Помнишь, говорил тебе единожды. Давно, ещё в Перемышле, когда вместях мы служили. Воробей орлице — не товарищ. Тако оно и вышло. Сбежала от мя Матрёна.

— Как это «сбежала»? — хмуря чело, спросил оторопевший Варлаам. — Вроде любила тебя.

— Да вот так. С рыцарем одним сошлась, угрином. Он ей меха дарил, сребро. Я в ту пору в Каменце был, от литвинов землю берёг. А она вот... Не дождалась... Да что мы, право слово, яко бабы, сидим тут да жалуемся! — воскликнул он, ударив ладонью по столу. — Давай-ко выпьем да помянем, как в молодые лета гуляли да за книгами сиживали в Падуе, науки постигали. Кстати, вопросить хощу: а Витело где нынче? Как он?

— Да здесь, при дворе княжьем. Вроде неплохо пристроился. Да вот, кстати, и он. Лёгок на помине.

В корчму своей привычной семенящей походкой вкатился растрёпанный Витело. На плечах его болтался широкий, не по размеру, жупан грубого сукна, чёрные волосы были всклокочены, на лице играла широкая улыбка.

— Никак Тихон! — воскликнул лях. — Давно тебя не видал!

Он плюхнулся на скамью и, довольно потирая руки, промолвил:

— По такому случаю не грех и выпить!

— Неисправим ты, Витело, — усмехнулся Варлаам. — Где б ни был, с кем бы рядом ни сиживал, всё одно: токмо мёду и олу вкусить жаждешь.

Тихон налил в оловянную кружку пенистое пшеничное пиво.

— Пей, друг! — подал он кружку Вителе.

Лях пил жадно, большими глотками. Следом за пивом он принялся уплетать жирный кус сала, затем стал уничтожать солидный кружок сырокопчёной колбасы.

— Куда в тебя столько лезет?! — удивлялся Тихон.

Витело молчал, с жадностью вгрызаясь острыми здоровыми зубами в медвежий окорок.

— Видно, при княжьем дворе не ахти как тебя кормят, — заметил Варлаам. — Что, не щедр на дармовые харчи дворский Гремислав?

— Скряга он! — коротко отрезал Витело. — Лишнюю крошку хлеба жалеет. На одно щедр — басни страшные о замке княжом сказывать. Здесь-де ведьму сожгли на костре. Тут — один боярин крамольный в подземелье сидел. Там — князей Игоревичей на площади повесили. Княгиня и княжны — благо дети малые — от ужаса визжат, а Гремислав и рад.

— О княжнах к месту вспомянул, — оборвал рассказ уже начинающего хмелеть после очередной кружки ола ляха Тихон. — Как тамо Изяслава? За ею послан я.

— Изяслава? — переспросил Витело. — Тихая скромница. Не то что эта Елишка, попрыгунья. Та, яко стрекоза, цельный день по дворцу скачет.

— Как смеешь о княгине баить соромно? — укорил Тихон.

— Тож мне княгиня! Девчонка богемская!

— Ты пей-пей, да не болтай! — Тихон поднёс к лицу Витело увесистый кулак. — Ишь, завёл речи поносные!

— Вижу, перебрал ты, Витело, — заметил Варлаам. — Довольно. Не ко времени нам веселью предаваться. Худые наступают времена. Мунгалы на Венгрию нацелились. Думаю, не поздоровится и нашей Руси Червонной. Снова грабежи пойдут, пожары, и ничего мы против того не сделаем. Думаю, други, хорониться нам всем надобно по городам.

— Оно так. Но мне, право слово, всё едино. — Тихон махнул рукой. — Мне без Матрёны хоть в омут, хоть в полымя.

— Да позабудь ты о своей Матрёне. Разумею: тяжко. Мне вот тоже... — Варлаам собрался поведать друзьям об Альдоне, но спохватился, осёкся и после недолгого молчания добавил: — Да всяко бывает.

— Воистину, — пьяным голосом пробормотал Витело.

Он уже с трудом сидел на скамье и качался из стороны в сторону.

— Ну, мне пора. — Тихон, поправив на поясе саблю в медных ножнах, решительно поднялся. — Негоже, право слово, во дворец хмельным являться. Сызнова князь Лев разгневается. Уж тогда токмо на тя, Низинич, и надёжа. Окромя тя, никто мя не выручит. Матрёны-то нет.

Он тяжко вздохнул и, наскоро простившись с товарищами, вышел.

— Пора и нам. — Варлаам решительно затряс за плечо задремавшего Витело. — Мне заутре в Перемышль скакать. Да и тебе нечего тут засиживаться. Ну, пошли, пошли!

Он поднял захмелевшего товарища, помог ему сойти с крыльца и кликнул челядина.

— Сопроводи во дворец княжеский человека. Перебрал ола.

Хмуря чело, Низинич долго смотрел вослед нетвёрдо вышагивающему по дороге ляху.

«Свидимся ли ещё когда?» — вопрошал Варлаам сам себя и ответа на этот вопрос не находил.

На душе было тяжко, муторно, тревожно.

78.

Первой заботой Варлаама, как только воротился он в Перемышль, стали соляные склады, разбросанные за городом, на правом берегу Сана.

Низинич велел не мешкая перевезти всю соль в крепость, под защиту городских стен. Соль была одним из главных богатств Червонной Руси. Солью издревле славилась Галицкая земля на весь белый свет. Покупали русскую соль и в Кракове, и в Праге, и в германском Регенсбурге, и в далёком Поморье. Достанется соль татарам — и тогда оскудеет, обнищает и купец, и простой людин, и сам князь.

Варлаам без устали сновал на запаленном коне вниз-вверх по шляху, торопил грузчиков, возчиков, а иной раз и сам тягал на спине тяжеленные мешки или брался за деревянную лопату и сыпал хрупающую соль в застланную рядном[220] телегу.

Шум, гам, лошадиное ржание, клубы пыли над дорогой, нещадно палящее солнце, песок на зубах, пот, струящийся по грязному, чёрному от