Он, должно быть, оказался крепче, чем выглядел. Ведь вода в Шурфе была холодной как лед. И плавать он почти не умел. Но все же как-то ухитрился, шлепая руками и ногами по ледяной глинистой жиже, добраться до берега именно там, где берег был относительно пологим – во всяком случае, в этом месте он и пытался выбраться из воды, уцепившись за корень сухого дерева, торчавший из мерзлой земли.

Когда Крысеныш увидел меня, рот его задвигался словно сам собой. Наверное, ему хотелось позвать на помощь, но из глотки у него не вылетало ни звука; точнее, какие-то слабые невнятные звуки он издавал – то ли скрип, то ли писк, как будто и впрямь был крысой.

– Вот ведь дерьмо какое! – вырвалось у меня.

Нет, Мышонок, я совсем не испугался. Но, ей-богу, выбора у меня не было. Не мог же я допустить, чтобы он оттуда выбрался, верно? Он бы тогда все рассказал родителям, и нас с Пуделем тут же поймали бы. Я был просто вынужден его прикончить – причем поскорее, чтобы не дать ему выбраться из ямы. А он, между прочим, старался вовсю, хотя мокрый берег и был ужасно скользким.

Крысеныш, видимо, сразу догадался, что у меня на уме, и еще крепче вцепился в тот корень и в землю своими грязными дрожащими ручонками.

– Вот ведь дерьмо какое! – повторил я, понимая, что еще немного, и он, пожалуй, действительно выберется на сушу. Озираясь в поисках какого-нибудь подручного средства, я заметил старую тележку из универсама. Колесики у нее отвалились, но сама она была вполне крепкой, и я потащил ее к яме. Почему-то тележка оказалась довольно тяжелой, но я уже почти справился со своей задачей, когда вдруг услышал чьи-то шаги. Оказалось, что это Голди, страшно встревоженный и смотревший на меня с таким удивлением, словно ожидал увидеть здесь кого-то совсем другого.

– Зигги, что это ты делаешь? – спросил он.

В эту минуту мне больше всего захотелось и его тоже в воду столкнуть. Но потом у меня возникла идея получше. И я сказал:

– Этот тип хотел с Чарли кое-какими грязными делишками заняться, а Чарли его оттолкнул, вот он в воду и свалился. А Чарли, естественно, не выдержал и убежал.

Голди только глаза растерянно выпучил.

– Какими это кое-какими? – спросил он.

– Сексом, идиот! – рявкнул я. – Только таким, какой извращенцы любят.

Некоторые ребята боятся сатанистов. Некоторые – своих учителей. А некоторые вообще живут в вечном страхе – они всего боятся: хулиганов, задир, атомной бомбы, рака. Ну а Голди больше всего боялся всяких извращенцев. Честно говоря, это ему отец внушил; его отец и в церкви вечно внушал всем, что возле глиняного карьера и на свалке полно извращенцев, которые только и норовят кого-нибудь из мальчиков сцапать. И в общем-то он отчасти был прав. Но только отчасти, ибо главная-то опасность таилась вовсе не в карьере, а куда ближе к его собственному дому.

– Мне кажется, – сказал я, – мы нашли причину Особого Состояния Чарли.

Голди еще сильней выпучил глаза.

– Ты хочешь сказать… ты думаешь… он знал этого типа?

– Я почти уверен, что именно здесь они и встречались. Потому-то Чарли вечно сюда и таскался. Но в последнее время он пробовал измениться, тогда-то, наверное, все у них и пошло наперекосяк. А в итоге приключилась беда.

И я в нескольких словах обрисовал ту схватку, которая здесь якобы произошла. По-моему, получилось очень даже правдоподобно. А потом Голди наконец заставил себя заглянуть в Шурф и увидел, каков он, этот «насильник», и понял, что это всего лишь жалкий мальчишка из предместий, какой-то грязный саннибэнкер…

Пока мы говорили, Крысеныш успел почти выбраться из воды, но глинистый берег оказался все же слишком крут, да и сам Крысеныш в тяжелой, насквозь пропитанный водой одежде совершенно выдохся, так что сил, чтобы окончательно выкарабкаться, у него уже не осталось. К тому же отломился тот корень, торчавший из земли, и теперь Крысенышу приходилось руками выкапывать в земле что-то вроде ступенек и с их помощью понемногу подтягиваться все выше. Надо отдать ему должное: он не струсил и держался в высшей степени стойко.

Мы с Голди смотрели на него сверху. Он был весь облеплен желтой глиной, и из-под этой глиняной маски виднелись только его глаза. Если бы он сказал нам хоть слово – хотя бы одно-единственное! – то вряд ли мы решились бы это сделать. Но он молчал; страшный, покрытый глиной, он и человеком-то не выглядел; да и те звуки, что вылетали у него изо рта – свист, бормотанье, прерывистое дыханье, – на человеческую речь тоже похожи не были.

Голди смотрел на него как завороженный. Казалось, он что-то проигрывает в уме, подсчитывает разные возможности. Их, собственно, было всего две. Первая: мы отпускаем Крысеныша; а вторая…

– Мы не можем его отпустить! Он нас видел, – сказал я.

Голди промолчал. Да, он явно что-то обдумывал. Только сейчас это была не алгебраическая задачка и не трудный перевод с латыни. Сейчас у Голди, да и у меня, буквально почва из-под ног уходила. И потом, по-моему, Голди меня боялся.

Я глазами указал ему на старую тележку из универсама.

Он покачал головой. Потом сказал:

– Нет, так нельзя.

А Крысеныш уже почти выполз из ямы; он продолжал руками выкапывать ступеньки в плотной и скользкой глинистой стене шахты, потом подтягивался и ставил на ступеньку ногу. Дыхание вырывалось у него изо рта извилистыми белыми перьями. Скрюченные пальцы на руках посинели от холода.

– Мы могли бы просто оставить его здесь и уйти, – сказал Голди.

– Уйти? После такого? А потом что? Не будь дураком! – Я решительно взял его руку и положил ее на один бортик тележки, а сам взялся за другой. Тележка была достаточно тяжелой, чтобы решить все наши проблемы. – Никто никогда ничего не узнает, – сказал я. – А Чарли считает, что все это его рук дело. И потом, какая разница – одним извращенцем больше, одним меньше?

Я выждал, позволяя этой мысли укорениться в его душе. Потом он медленно поднял на меня глаза, мы сосчитали до трех и толкнули тележку вниз. Я еще успел увидеть, как глаза Крысеныша расширились от ужаса, и он сразу ушел под воду…

Мы еще некоторое время постояли там, опасаясь, что Крысеныш снова вынырнет. Но на этот раз он так и не вынырнул.

А потом я просто пошел домой. Посмотрел телевизор; сделал домашние задания; заполнил пару страничек в дневнике. Но, честно говоря, Мышонок, мне было не по себе. Я-то надеялся, что после такого буду чувствовать себя просто прекрасно. А на самом деле получилась какая-то ерунда. Глупо, конечно, но со мной явно что-то было не так. На этот раз – в отличие от той истории со школьными кроликами – у меня не возникло ощущения, что мой извечный страх нашел себе другое вместилище. Нет, он остался со мной, зато обрел иной голос. Не слишком громкий, но с тем самым противным гнусавым акцентом, который так ненавидят мои родители. И этот голос преследовал меня целых семь лет, Мышонок; правда, он ничего особенного не произносил, разве что иногда спрашивал: «Все путем?» – и с присвистом втягивал носом холодный воздух, точно зверек, взявший след.