– Фил, я рада, что тебя не волнует, какой кавардак будет у меня в столе. Мои бесчисленные секретарши с наслаждением наведут там порядок, когда ты наиграешься.

– Малышка, не становись на пути у науки. А кроме того, – добавил Фил, заглянув в ящик, – здесь порядок не наводили по меньшей мере полгода. Так что особого вреда не будет.

– Ха! А чего ты хочешь, если я все свое время трачу, разучивая для тебя всякие салонные фокусы? И вообще-то, я знаю, где что лежит.

– Вот этого я и боюсь, а потому хочу, чтобы Бен ввел сюда элемент произвольности. Ну давай же, Бен.

Когда хирург выполнил все, о чем его просили, и закрыл ящик, Хаксли продолжил:

– Джоан, возьми карандаш и лист бумаги. Вначале перечисли все, что видишь в ящике, а потом нарисуй схему, как вещи лежат.

– Ладно.

Джоан села за стол и стала быстро записывать:

«Большая черная кожаная сумка.

Шестидюймовая линейка».

Коуберн остановил ее:

– Постой-ка. Все неверно. Я бы заметил такой большой предмет, как сумка.

Джоан наморщила лоб:

– Какой ты сказал ящик?

– Второй справа.

– Мне послышалось «верхний».

– Возможно, я оговорился.

Девушка начала снова:

«Медный ножик для бумаги.

Шесть разных карандашей и еще красный карандаш.

Тринадцать резинок.

Перочинный ножичек с перламутровой ручкой».

– Бен, это, наверное, твой ножик. Очень хорошенький; почему я раньше его не видела?

– Я купил его в Сан-Франциско. Господи боже, малышка! Ты же действительно не видела его!

«Один спичечный коробок с рекламой отеля „Сэр Фрэнсис Дрейк“.

Восемь писем и два счета.

Два использованных билета в театр бурлеска „Фоллис“».

– Доктор, ты меня удивляешь!

– Давай пиши дальше.

– Только если пообещаешь в следующий раз взять меня с собой.

«Один термометр с зажимом.

Клей и корректирующая лента для пишущей машинки.

Три разных ключа.

Один тюбик помады „Макс фактор № 3“.

Блокнот и несколько картотечных карточек, исписанных с одной стороны.

Маленький коричневый бумажный пакетик, а в нем пара чулок девятого размера темно-коричневого цвета».

– А я и позабыла, что купила их; сегодня утром весь дом обыскала, хотела найти приличную пару.

– Что же ты не включила свои рентгеновские глаза, миссис Гудини?[27]

Джоан страшно удивилась:

– А знаешь, мне это и в голову не пришло! Я еще не привыкла пользоваться ими.

– Есть еще что-нибудь в ящике?

– Ничего, только пачка бумаги для заметок. Секундочку: сейчас нарисую.

Минуты две она рисовала, высунув кончик языка; глаза ее перескакивали от бумаги к закрытому ящику и обратно. – Тебе обязательно нужно смотреть в направлении ящика, чтобы увидеть, что внутри? – спросил Бен.

– Нет, но так лучше. У меня голова кружится, когда я вижу какую-то вещь, а смотрю не на нее.

Они проверили содержимое ящика и как расположены в нем вещи: все совпало с описанием Джоан. Закончив проверку, доктор Коуберн молча уселся в кресло. Хаксли, задетый отсутствием реакции, не выдержал:

– Ну, Бен, что ты думаешь? Как тебе все это?

– Ты и сам знаешь, что я думаю. Ты полностью доказал свою теорию; но я думаю о последствиях и о некоторых возможностях. Представь себе, каким это может оказаться благом для хирурга! Джоан, ты можешь видеть внутренности человеческого организма?

– Не знаю. Я еще не…

– Посмотри-ка на меня.

Она пристально посмотрела на Коуберна:

– Ой… ой, я вижу, как у тебя сердце бьется! Я вижу…

– Фил, ты можешь меня научить видеть, как она?

Хаксли потер рукой нос:

– Не знаю. Может быть…

Джоан наклонилась над шезлонгом, в котором лежал хирург:

– Не получается, Фил?

– Ни черта. Я все перепробовал, разве что молотком по черепу не стучал. Там, по-видимому, вообще нет мозгов, так что и гипнотизировать нечего.

– Не злись, лучше попробуй еще раз. Бен, как ты себя чувствуешь?

– Нормально, только сна ни в одном глазу.

– На этот раз я выйду из комнаты. Может, это я тебя отвлекаю. А теперь будь послушным мальчиком и засыпай – баю-бай!

Девушка вышла. Минут через пять Хаксли позвал ее:

– Иди сюда, малютка. Уснул.

Она вернулась и взглянула на Коуберна, растянувшегося на шезлонге, спокойного, расслабленного, глаза полуприкрыты.

– Он готов к общению со мной? – спросила Джоан, повернувшись к Хаксли.

– Да. Приготовься и ты тоже.

Она легла на кушетку.

– Ты знаешь, что мне нужно; постарайся установить связь с Беном, как только заснешь. Тебя нужно гипнотизировать, чтобы усыпить?

– Нет.

– Очень хорошо. Тогда – спи!

Неподвижная, совсем расслабленная, она лежала на кушетке.

– Ты под гипнозом, Джоан?

– Да, Фил.

– Можешь ли ты проникнуть в мозг Бена?

Немного помолчав, она ответила:

– Да.

– Ну и что там?

– Ничего. Вроде как пустая комната, но уютная. Постой-ка – он приветствует меня.

– Что говорит?

– Приветствует без слов.

– Бен, ты меня слышишь?

– Ну конечно, Фил.

– Вы чувствуете друг друга?

– Да, безусловно.

– Слушайте меня внимательно, оба. Медленно проснитесь, не разрывая связи. Потом Джоан обучит Бена, как проникать взглядом в невидимое. Сможете?

– Да, Фил, сможем, – сказали они в один голос.

– Честное слово, мистер Хаксли, не могу понять, почему вы так упрямитесь. – Взгляд немного выпученных глаз ректора Западного университета покоился на второй пуговице жилетки Фила. – Вам были предоставлены все условия для глубокой и основательной исследовательской работы над серьезными проблемами. Вас специально не перегружали преподаванием, чтобы вы могли проявить свои несомненные способности. Вы временно исполняли обязанности заведующего кафедрой в прошедшем семестре. Однако, вместо того чтобы использовать эти прекрасные возможности, вы, по вашему собственному признанию, растратили свое время впустую, устроив ребяческую охоту за бабушкиными сказками и глупыми суевериями. Видит бог, дружище, я вас не понимаю!