Конь сорвался и помчался, легко перескочил через палисадник. Старый доктор охнул, когда Аюп взвился в воздух, но Булат успокоил его:

– Хозяйка умеет ездить верхом! Он часто ездил раньше – не на Аюпе, конечно! Но Аюп – кароши кон! Он не сбросит седок нарочно, он довезет!

Женщина, пригибаясь под низкими ветвями деревьев, чувствовала себя в седле все увереннее и кричала коню:

– Аюпушка, скорее! Ты же можешь, я знаю!

А жеребец и так летел во весь опор, плавно входя в повороты. У развилки, где начиналась опасная тропинка, он сбавил ход, покосился на наездницу, словно спрашивая: куда? Не раздумывая, она шевельнула левой уздечкой…

Вот и пропасть с разбросанными там и сям остатками моста.

– Прыгай, Аюпушка! Мы сможем! – Женщина, видя надвигающуюся широкую трещину в земле, не выдержала, закрыла глаза.

Она только почувствовала, как с чудовищной силой сжались и сразу же расслабились мышцы конского крупа – и Аюп взлетел над пропастью. Женщина инстинктивно легла ему на шею, обхватила ее руками…

Открыла глаза она лишь тогда, когда жеребец на полном скаку влетел в поселок и тихо заржал, как будто снова спрашивал: а теперь-то куда?

Анастасия Петровна соскочила с коня у самого забора пансиона мадам Петрищенко. Поправляя на ходу растрепавшиеся волосы, спросила у сидевших на веранде людей:

– Могу я видеть господина Ковача? Он, кажется, здесь проживает?

Мадам Петрищенко не спеша поставила чашку, смерила взглядом редкую в поселке гостью.

– Увы, дорогая, вы опоздали! Господин Ковач получил телеграмму из Петербурга и срочно стал собираться. Муртаза уже отвез моего постояльца на станцию. – Она покосилась на часы. – Поезд должен прибыть с минуту на минуту. Но куда же вы?

Анастасия Петровна уже бежала к коню, подхватив подол длинного платья. Помочь ей было некому, но она сама взлетела в седло, тронула бока Аюпа каблуками.

На вокзале пассажиров и провожающих было мало: сезон давно кончился. Аюп чуть ли не галопом проскакал по дебаркадеру, к немалому возмущению дежурного по вокзалу. Помедлив, он величественным жестом направил к нарушительнице служащего с метлой.

А женщина, бросив уздечку, уже быстро шла вдоль короткого состава. Нужного ей пассажира она увидела сразу – он стоял у вагона второго класса, докуривая сигару, сливающуюся по цвету с его рыжеватой бородой. Услышав шаги, обернулся. Бросил сигару под вагон, взялся за поля широкополой шляпы, словно намереваясь ее снять – и не снял. Лишь поправил круглые синие очки.

– Здравствуйте, господин Ковач! А где же ваш мольберт?

– Elnezest, asszonyom, de en nem az orom, hogy a baratok. Talan engem osszeteveszt valakivel[86] – поклонился в ответ незнакомец.

– Господин Ковач, с моими детьми вы прекрасно говорили по-русски! – Женщина тряхнула копной пепельно-русых волос и улыбнулась: – Мишель, неужели вы не узнаете свою Настеньку? Я, конечно, постарела и подурнела, надо думать, но не настолько же, чтобы вы не узнали невесту, которой клялись в любви двадцать лет назад!

– Но… Я действительно не понимаю, о чем речь, – помедлив, сказал Ковач, стараясь говорить с акцентом. – Я подданный Австро-Венгрии Михал Ковач, к вашим услугам!

– Мишель, это ведь ты? – Улыбка женщины стала гаснуть, но она еще не теряла надежды.

Позади послышался злобный храп Аюпа и удар копытами по доскам, от которого пошел гул по всему дебаркадеру.

– Дамочка, с коньми на дебаркадер никак нельзя! – воззвал проворно отскочивший от жеребца служащий. – Лошадочку вашу, будьте любезны, уберите. Пока она никого из пассажиров и персонала не покалечила!

Ковач покачал головой:

– Вы ошиблись, добрая госпожа! Вы прекрасны, как, наверное, и двадцать лет назад, но я вас не знаю. К великому моему сожалению, – подумав, добавил он.

– Ага, вот ты и проговорился, Мишель! – Женщина сделала шаг вперед. – Сними эту ужасную шляпу с очками! Я хочу видеть твои глаза, Мишель!

Послышался стук копыт. Жеребец, вытянув длинную морду и игнорируя сбежавшихся служащих с метлами, которые, впрочем, предпочитали держаться подальше, шел к хозяйке. Но смотрел он при этом не на нее, а на Ковача. Принюхавшись, подошел совсем близко и с протяжным вздохом положил морду ему на плечо.

Тот совсем не удивился этому знаку внимания, потрепал коня по шее и улыбнулся женщине. Отрицательно покачал головой.

– Тогда загляни в мои глаза, Мишель! Неужели ты не видишь, сколько слез они выплакали в ожидании весточки от тебя? Почему ты так жесток, Мишель?

Повинуясь жесту дежурного, помощник ударил в станционный колокол три раза и зычно крикнул:

– Господ пассажиров просют занять свои места в вагонах! Поезд отправляется!

Женщина заплакала, закрыв руками лицо, и Ковач неуверенно сделал шаг к ней. В это время его тронул за локоть проводник:

– Господин, займите свое место!

– Простите меня, но мой поезд уходит, госпожа! Elnezest… De nem lehet be ketszer ugyanabba a folyoba, asszonyom! Прощайте!

– Что ты сказал сейчас, Мишель?

Уже стоя на подножке вагона, он повторил:

– В одну реку нельзя войти дважды, мадам Настя…

– О-о, Мишель, вы и вправду привезли мне то самое платье от мсье Ворта?! – Настенька, как маленькая девочка, захлопала в ладоши. – Так давайте же мне его скорее, Мишель! Ну же!

Берг, не сводя с Настеньки глаз, снял крышку с вместительной коробки, ухватил щепоткой нечто воздушное, ароматное и с поклоном протянул невесте.

Она в восторге протянула руки к обновке – и вдруг вскрикнула от нескрываемого ужаса.

– Что с вами, дорогая? Не тот фасон? – спросил Берг недоумевая, но тут же понял, в чем дело.

Платье парижского фасона висело не в его привычных руках с округлыми ухоженными ногтями, а на длинных стальных крючках, в которые отчего-то превратились его пальцы.

Берг тоже вскрикнул и уронил на пол привезенную из Парижа обновку.

– Не надо так волноваться, Мишель! – первой опомнилась Настенька и подошла к нему, погладила по щеке, положила руку ему на плечо.

– Ее рука отчего-то показалась ему страшно тяжелой. С ужасом глядя на свой протез, Берг осторожно взял Настеньку за запястье, хотел поцеловать – и в страхе попятился: ее рука тоже превратилась в стальные рычаги-крючья!

– Что с вами, Мишель? – удивилась невеста, переведя взгляд с его руки на свою. – У всех так нынче… А вы что, и не знали, глупенький?

Берг продолжал пятиться, пока не поскользнулся на чем-то и не почувствовал, что падает, проваливается куда-то глубоко и навсегда.