* * *

Под конец третьего дня пребывания гостя в пансионате жильцы были просто шокированы заявлением Ковача о том, что он уходит и ночевать вряд ли вернется. Верочка и Эллочка понимающе переглянулись и язвительно улыбнулись, услышав поспешное заявление господина Ковача о том, что он уговорил старую «колдунью» показать ему редкие растения, которые расцветают только ночью…

…Старуха жестом велела Ковачу раздеться до пояса и лечь ничком на охапку душистого сена – так могут пахнуть только горные травы, подумал он. Краем глаза он не без опаски наблюдал, как старуха, что-то бормоча и приплясывая, поднесла поближе к нему котелок с каким-то варевом из трав и кореньев, который сняла с огня, очевидно, недавно. Накатала ладонями длинную колбаску из сырой глины и обложила ей вкруговую рану Ковача, покрепче прижав ее к коже.

Присев рядом, она дала «пациенту» выпить полную чашку какого-то резко пахнущего варева. И опять-таки жестами, как могла, объяснила, что сейчас будет очень больно, однако потом боль постепенно пройдет, и утром он встанет здоровым.

Старуха вновь стала приплясывать вокруг Ковача, время от времени пробуя пальцем снадобье в котелке и продолжая потчевать его резко пахнущим варевом. Постепенно Ковач почувствовал что-то вроде опьянения и одновременно легкости во всем теле. Он прикрыл глаза – и тут же рванулся от жгучей боли, когда старуха, зачерпнув полные пригоршни горячего снадобья, плеснула им на воспаленную рану. Он не вскочил на ноги только потому, что старуха с неожиданным проворством села ему на спину и продолжила втирать в рану жгучую смесь.

Зелье постепенно остывало, жжение стало терпимым. А старуха все заставляла его пить из чашки, но теперь уже какую-то другую, как ему показалось, жидкость. Потом накрыла «пациента» тряпкой и принялась монотонно подвывать, заменяя, видимо, своим воем колыбельную. И Ковач уснул…

На рассвете он открыл глаза и увидел старуху, увлеченно разглядывающую свой «гонорар». Заметив, что «пациент» проснулся, она впервые за все время знакомства улыбнулась ему беззубым ртом, сдернула «покрывало» и жестом велела подняться.

Вставал Ковач осторожно, как всегда в последнее время, боясь разбудить боль в боку. Однако от боли остались какие-то отголоски! Пока старуха жесткими ладонями сковыривала присохшую к его спине глину и загустевшее снадобье, он, изогнувшись, попытался рассмотреть свою рану, но, к немалому изумлению, увидел гладкую, розовую, как бывает после ожога, кожу. Рана зажила за одну ночь…

А старуха, одной рукой прижимая к груди заработанный ею «гонорар», второй протягивала ему бутылку из-под шотландского виски, заполненную остатками своего снадобья…

* * *

Перед завтраком мальчишки затеяли у крыльца веранды, как обычно, шумную возню. Старик-хозяин небольшого поместья в Симеизе, чуть заметно покачиваясь в плетеном кресле-качалке, опустил на колени журнал и одобрительно наблюдал за внуками – Павликом, Мишей и Родионом.

Мать неугомонных мальчишек, отдав необходимые распоряжения горничной, традиционно составляла список покупок, за которыми вскоре должен был отправиться на местный рынок слуга, он же охранник Булат – мрачного вида бородатый детина из местных. Покусывая кончик карандаша, Анастасия Петровна мучительно вспоминала название одного из местных сортов твердого сыра, из которого получался отличный салат, обожаемый всеми в этом доме.

Булат поправлял седло, что-то ласково бормоча своему жеребцу – тот признавал только хозяина. Когда к жеребцу приближался кто-то из посторонних, жеребец начинал тревожиться, тихо всхрапывать и перебирать на месте тонкими, но чрезвычайно сильными ногами. Если посторонний продолжал приближаться, Аюп, как бы невзначай, поворачивался к нему задом и вполне мог лягнуть. Опасаясь за сыновей, Анастасия Петровна неоднократно просила Булата поменять дикого жеребца на «что-нибудь» более спокойное и приветливое к людям.

– Своих Аюп никогда не обидит! – сверкал белозубой улыбкой Булат и в качестве доказательства подводил к жеребцу кого-нибудь из мальчиков.

Аюп неодобрительно храпел, косил на мальчишек лиловым глазом, но позволял им дотронуться до своей иссиня-черной короткой шерсти, дергая при этом кожей в месте прикосновения столь нервно, что второй раз погладить его мало кто решался.

Булат на своем Аюпе выигрывал все скачки, устраиваемые по праздникам, – так что часто, чтобы не обижать земляков, отказывался принимать в них участие. А когда участвовал, тогда его Аюп несся вперед, подобно черной стреле, выпущенной из гигантского лука. Догоняя соперника, он норовил укусить его и – побеждал.

Приезжие богатеи и местные миллионщики, владельцы огромных участков земли и виноградников, предлагали Булату за коня немалые деньги, но тот неизменно говорил: нет!

К уединенному поместью Соколовых от поселка вела неширокая дорога, петляющая среди скал и трещин в земле – следов былых землетрясений. В одном месте можно было на несколько верст сократить путь, проехав по узкой тропинке, в другом месте тропинку прерывала пропасть шириной не менее трех саженей[84]. Иногда жители поселка в складчину нанимали местных умельцев, и те строили над этой пропастью мост. Однако весенние паводки и долгие осенние ливни постоянно сносили его. Только Булат на своем Аюпе отваживался ездить по опасной тропинке и прыгать через препятствие, у которого не было видно дна. Однажды изрядно подвыпивший хозяин большого виноградника, привезя откуда-то с Востока породистого скакуна, решил составить Булату конкуренцию – и свалился с конем в пропасть. По словам местного доктора, хоронить после этого падения было просто некого…

Бывая по делам в поселке, Анастасия Петровна лишь раз рискнула поехать на бричке по короткой дороге. Хилый мостик она переходила с закрытыми глазами, крепко держась обеими руками за пояс Булата. Переведя хозяйку через пропасть, Булат вернулся назад, вскочил на Аюпа, отъехал немного назад и, гикнув, погнал коня. Хозяйка закрыла глаза руками, но все же успела увидеть взметнувшийся в воздух силуэт коня. Задние копыта скакуна ударились о камни на самом краю пропасти…

Вот и сейчас Аюп высоко поднял длинную морду, широко раздул ноздри и всхрапнул как-то по-особенному, коротко. Булат поглядел в густые заросли кустарника, за которыми скрывалась ведущая к поместью дорога и, поймав взгляд хозяйки, сказал:

– Таратайка едет. Доктор скоро будет здесь…

Хозяйка окликнула отца и детей:

– Папа, мальчики, Венедикт Сергеевич едет! Сейчас будем завтракать! Мальчики, мойте руки и встречайте гостя!

Петр Романович Белецкий очнулся от дремы, положил в журнал закладку и поправил на коленях сползающий плед. Семья Белецких жила в своем крымском имении весьма уединенно, и каждый визит нового человека, будь это доктор или точильщик ножей, был здесь событием.

Действительный тайный советник и некогда товарищ[85] министра путей железнодорожного сообщения Белецкий, выйдя в отставку, купил это небольшое поместье в Симеизе лет десять назад, когда его зять, тоже высокопоставленный железнодорожный служащий Соколов, скоропостижно скончался, подцепив какую-то редкую хворь во время среднеазиатской экспедиции. Единственная дочь, Настенька, смерть мужа переживала недолго и, как подозревал Белецкий, больше из соображений приличия. Мужа она никогда не любила, навечно сохранив в памяти образ бесследно сгинувшего жениха, веселого и остроумного офицера-гвардейца. Исчезнувший жених и все разговоры о нем в доме были табу. Анастасия Петровна и замуж-то за нелюбимого вышла только потому, что так было надо, так было у всех. Но еще и затем, чтобы родня и знакомые не вздыхали понимающе, не выражали открытое сочувствие первой и последней, как оказалось, любви.