Руководствуясь соображением, я знаю, какую мысль, непрямо направленную на меня, говорит бабушка под этими словами, кишащими сердечной тряской. Вчера, до того, как им уехать, Анхелика повторяла мне одну и ту же фразу: «Чтобы мы делали, если бы не ты… Он так тебя любит, он встанет на ноги, ухватившись за вашу любовь. Поживи у нас, мы отблагодарим тебя всем, чем только возможно. Мэри счастлива, что ты здесь, мы счастливы, а Даниэль… ты своим присутствием каждую минуту напоминаешь ему о смысле жизни».

Как я могла отказаться? Как я могла сказать «нет» и покинуть этот дом? Как? Всё сводится к тому, чтобы я была здесь. И благодарности я не приму никакой. Это моя участь. Это моё предназначение.

Анхелика пускается в то, как мы всеми должны держаться вместе, дарить друг другу добро, ублажать её внука, чтобы он не впал в депрессивное состояние и сам боролся за свою жизнь.

Армандо подхватывает:

— Но, хочу отметить, дорогая, также нужно помнить, что нам нельзя вырабатывать в нём лень, если всё станем делать за него.

Анхелика, поправив разноцветный фартук, тихо бросает, возражая:

— Он у нас никогда не был ленивым. Этот совет врача не для нашего внука.

Армандо через несколько секунд прибавляет:

— Да и не обсуждать случившегося с ним не получится, ведь мы не разобрались с тем, кто сделал это с ним…

Задумавшись над тем, как горько я ранила Джексона, не разъяснив ему ничего, я катаю кусок сливочного масла, как маленький слиток золота, по кругу, поглядывая пустым взглядом то на Армандо, то на Анхелику. Еще не канувшие в вечность события вызывают в груди воспоминания.

Узнав о причине — он бы вовсе не отпустил меня к Даниэлю. Посредством каких доводов можно заручиться о его одобрении? В любых других случаях он не удерживался от сильнейшего гнева и восставал против моего решения по присущему ему свойству характера. Я просила его дать мне время, ввиду этого он должен не отступить от моей просьбы. Как бы мне хотелось получить от него одобрения, но я более чем уверена, что к рассудительным чувствам он не склонится и будет осыпать меня оскорбительными фразами.

— Армандо, нет! — с восклицаем доносит она. — Ещё чего вздумал, мы сами разберёмся.

— Кто «мы»? Наш уже разобрался, — с лёгким недовольством, пронизанным заботой, опровергает Армандо. — Потребуется адвокат, чтобы довести это дело до конца. И следствию без сбора доказательств не обойтись, а кто лучше Даниэля расскажет о нападении? Но делать что-то нужно. Иначе этот тип так и будет преследовать его. Как бы он до нас не добрался… и мы бы не оказались в таком же положении.

Армандо смотрит на меня, ища поддержку в его словах. Замкнув рот на замок, я ослепляюсь лучом солнца и щурюсь.

— Замолчи, старый пень! — затыкает его Анхелика полушепотом. — Не наговаривай! Тьфу-тьфу, — говорит и сплевывает трижды через левое плечо. Будучи уроженкой Испании, Анхелике весьма присуще верования в суеверие. — Мы навестим сегодня к вечеру мою троюродную сестру и на месте всё обговорим! У нее муж работает следователем. Он и посоветует нам, что лучше предпринять в нашем случае. Я её еще ранним утром предупредила, что мы зайдем в гости. Тем более и не виделись с ней давно, хоть и живем в одном городе. Милана, мы бы взяли тебя с собой, но Даниэля одного бросать не стоит. — Я соглашаюсь коротким «да». — И больше ни слова об этом!

Даниэль подъезжает на коляске и, охватив нас всех обширным взглядом, произносит:

— Доброе утро всем! О чем так живо болтаете?

Я впихиваю в рот ложку манной каши, которую последний раз ела в школьной столовой и никогда не выражала ей свою симпатию. Встав поперёк горла, я пытаюсь её проглотить, но плотный сгусток застревает, как камень в душе, и не опускается вниз к желудку.

— О погоде. Смотрите, какое переменчивое у неё настроение. Целую ночь лил дождь, зато сейчас… Ах… лазурное небо с солнцем, — тут же нервно тараторит Анхелика, но Мэри, измазанная белой сладкой кашицей, застывшей у её губ, застигает её врасплох, сообщая в следующую же минуту:

— О том, кто тебя обидел.

Стараясь унять громко бьющееся сердце, я делаю громкий глоток кофе, заставляя желудок принять противный белый комок.

Анхелика с обезумевшим взглядом бормочет торопливо извинения и прикусывает нижнюю губу, плечом задевая Армандо, чтобы тот что-то сделал.

— Совсем необязательно мне врать, — с малой долей раздражения выдаёт Даниэль, глядя на бабушку. — Так и скажите, говорили о паршивце, которого, как только я встану, — его голос повышается на несколько октав и в нем появляется нервозность, — …найду и, обещаю, закапаю в землю! И хватит возиться со мной, как с ребёнком! Я не ребёнок! Не нужно за моей спиной обсуждать мою беспомощность! И оплакивать меня не нужно! Не сдох ещё! — Слух поражает завершительная фраза. И не только мой.

Он обрушивает мощный кулак на стол, отчего некоторые предметы, лежащие на краю, валятся на пол, включая детское зеркальце Мэри, с которым она не расстается.

Хрустя пальцами, несчастный оглядывает ошарашенные лица домашних.

— Что не ожидали? Что такие напуганные? — Его резкий не к месту смех разрезает тишину.

Преисполненный жалости к самому себе, он выражает сердитость, чуждую ему. Противно ему видеть себя таким. А кому было бы непротивно, когда ты не можешь полноценно ничего сделать? Он томится, он растерян, он не знает, как облегчить свое сердце, как обуздать муторные мысли, обременяющие не только его собственную жизнь, но и жизнь ближних. Его положение оскверняет его, грызет изнутри, как дятел кору дерева. Сердце его не вожделеет проснуться полностью к жизни. Вот-то он и распыляет губительные мысли, уверяет всех, что он справится. Но эти слова, полные расплывчатых надежд, исходят не для других, чтобы они узрели его характер и мужскую силу, совсем нет, они выражают его волю, чтобы живущие с ним видели и слышали, что он не нуждается в опекунстве, гложущем его. Точно он заключает сделку с самим собой, при свидетелях, что по-прежнему сам владеет и распоряжается часами своей жизни.

Мелкие осколки рассыпаются по полу, Анхелика вскрикивает:

— О нет, о нет… — С её глаз брызгают слезы. — Сынок, что ты… — И, нагинаясь, собирает острые частицы: — Не к добру это…

Горькие предчувствия наполняют и мое сердце. К этим осколкам падают и осколки моего разбитого сердца от непереносимого эпизода.

Поражённая утренней неожиданной сценой, я беру себя в руки, чтобы высидеть за завтраком, но угнетающие всхлипывания Анхелики, разразившийся плач Мэри,