Начальник – это был сам Василий Умной-Колычев – кивнул и далзнак отворять ворота.

В них тотчас ворвались на полном скаку два коня, за которымивлачился избитый, измученный, окровавленный, но еще живой человек, в которомтрудно было узнать надменного, лощеного, красивого князя Михаила ТемрюковичаЧеркасского. Прежде чем доставить его к месту казни, на Поганую лужу, веленобыло завезти Салтанкула домой и показать трупы жены и сына. Приказ сей отдавалсамолично государь – в память о смерти своей жены.

Царицы Марфы Васильевны.

С ПЕРВОГО

ВЗГЛЯДА

Анна добрела до заставы Александровой слободы иостановилась, унимая дрожь в ногах. Коленки подкашивались, да это и понятно: ворту у нее второй день не было ни маковой росины, и только одно придавало ейсилы, заставляло держаться: знала, что если упадет, то у отца не останется уженикакой надежды. Дошла все-таки… но ведь еще надо войти в слободу, еще надодобраться до царевых палат…

И вдруг – топот копыт, посвист и покрик всадников, слякотьмартовская летит во все стороны брызгами, громко екают селезенкой бешеномчащиеся кони. Стопчут, ей-богу, сейчас стопчут!

Анна заметалась из стороны в сторону, то подбирая полысарафана, которые были уже черны от налипшей грязи, то роняя их и пытаясьзаслониться от покрытых пеною морд и бешено машущих копыт, которые окружили еесо всех сторон…

Голова вдруг так закружилась, что девушку шатнуло в сторону,она упала и обмерла, уже не видя, как над ней вздыбился гладкий, черный, словноворон, конь, как замелькали в воздухе подкованные копыта, но всадник всеребристой шапке с собольей оторочкою с силой отворотил коня в сторону – исмертоносные копыта звучно опустились в грязь, еще больше забрызгав и без тогочумазую фигурку, простертую вниз лицом.

Конь храпел, осаживался на задние ноги, всадник едвасдерживал его. Молодой черноглазый красавец с черной курчавой бородкой слетелсо своего скакуна, вцепился в поводья вороного, повис на них всей тяжестью,вынуждая коня опуститься на передние копыта и словно не замечая опасности.

Всадник сверкнул на него бешеным оком:

– Пошел, Бориска! Я сам!

Непрошеного помощника словно ветром сдуло – замер обочьдороги, тревожно уставясь на всадника.

Судя по выражению его лица, непокорство коня доставляло емунаслаждение. В правой руке у него была плеть, однако он не пускал ее в ход, азнай сжимал взопревшие бока сильными ногами, обутыми в мягкие красные сапоги, иэто было единственным ярким пятном серого, мокрого мартовского предвечерья,потому что все всадники были тоже одеты в темное, и кони их были как на подбор– вороные, черные…

Наконец конь образумился, а может, ощутил боль, которую емупричиняли удила, жестоко рвущие губы. Перестал плясать, стал, тяжело водябоками и пытаясь отдышаться.

Всадник какое-то время еще не ослаблял удил, потомпотихоньку отпустил поводья, звучно хлопнул коня по взопревшей шее, склонился кнему:

– Ты чего, родимый? Ошалел?

Конь рвал зубами удила и прядал ушами, но уже признал,признал свое поражение, уже с удовольствием принимал ласку хозяина.

– Ошалеешь тут, – сказал черноглазый красавец, названныйБорискою, – когда всякий мусор тебе под ноги бросается.

– Девку стоптали, что ли? – спросил всадник. – А ну,гляньте.

– Охота тебе, батюшка… – заканючил было Бориска, однаковсадник круто заломил бровь:

– Н-ну?! Я сказал!

Красавчик с явной неохотою шагнул вперед, однако все же нестал пачкать свои белые, изящные, унизанные перстнями руки: кивнул двумстражникам, те набежали с боков, подхватили Анну под мышки, вздернули наподламывающиеся ноги… и едва снова не выронили, когда вдруг грянул хохот.

Она была грязным-грязнехонька, места живого нет: и передсарафана, и кожушок, и даже лицо, которое она со страху норовила как можноглубже утопить в луже – так, что едва могла дышать.

– Э-да-кая чучела! – с видимым отвращением проронил всадник.– Пугало огородное! Пугать небось меня пришла, да? А ну, утрите ей рожу!

Один из стражников, сунув под мышку алебарду, другой рукойсодрал с Анны платок и принялся мусолить ей по лицу, да так неловко, так грубо,что у нее слезы брызнули из глаз!

От боли даже сил прибавилось. Она вырвала платок, отпихнулалоктем утиральщика, вывернулась из рук второго стражника, резко отвернулась отхохочущих мужчин, пытаясь смахнуть грязь с лица. Темно-русая коса упала ей наспину.

Всадник в серебряной шапке резко оборвал смех. Аннина головабыла охвачена широкой зеленой лентою, как носят самые бедные девушки, потомучто те, что побогаче, норовят поддеть еще жемчужные поднизья. Из-под повязкиниспадала по спине толстая коса, перевитая серебряными нитями, а внизу болталсязеленый, в цвет ленты, косник,[86] унизанный несколькими скромными белымибисеринками. Коса, широкой решеткою закрывавшая длинную шею девушки, заплетенабыла с большим искусством. Она забилась, заиграла из стороны в сторону полопаткам, меркнущий свет мартовского дня отразился в серебряных нитях, ипочудилось, вокруг стало немножко светлее.

Всадник свесился с коня и вдруг схватил девушку за косу.Ойкнув, она обернулась, и все увидели, что незнакомка почти успела отчиститьлицо, так что разгоревшиеся щеки, высокий лоб и, главное, огромные зеленыеглаза в кайме необыкновенно длинных, круто изогнутых ресниц сделались виднывсем. Только на самом кончике носа еще сидело пятнышко, но оно странным образомне портило этой совершенной красоты, а как бы еще усугубляло ее, так чтомужской насмешливый гомон вдруг замолк – все смотрели на это необыкновенноелицо и переводили дух от изумления.

Всадник покачал головой, словно прогоняя наваждение, испросил приветливо:

– Как ты сюда забрела, душа моя? Кого ищешь?

– Да уж не тебя! – сердито ответила девушка, рванувшись так,что всадник принужден был отпустить косу. Однако тут же она вскрикнулаогорченно, а он чуть усмехнулся, потому что зеленый косник оторвался и осталсяв его руках.

– Креста на тебе нет! – выкрикнула девушка. – Что творишь?!Отдай!

– Отдам, не бойся, – ласково сказал всадник. – Только скажи,кого ищешь.

Девушка немножко успокоилась при звуке его подобревшегоголоса и поглядела доверчивее: