— Ого… — поразилась Мидорико. — Икры сводит судорогой, да? Но как ты их разминаешь с таким животом?

— Да вот никак. Если уж свело, приходится ждать, пока само не пройдет.

— Какой ужас! А недержание как, по-прежнему?

— Вроде прекратилось, — сказала я. — Белок и мочевая кислота тоже в норме. Вчера на осмотре сказали, есть небольшие отеки, но в остальном норма. Пока, видимо, все идет как надо.

— Супер! — засмеялась Мидорико, и я вслед за ней.

Немного помолчав, племянница спросила:

— Слушай, а каково это, когда у тебя в животе ребенок? Какие ощущения?

— Ощущения странные, — честно ответила я. — Ты же знаешь, токсикоза у меня не было, поэтому я по-настоящему осознала, что он у меня внутри, только когда уже живот стал расти. Но и в этом тоже поначалу не было ничего особенного — как будто просто толстеешь. Конечно, становится тяжелее двигаться и вообще происходят всякие изменения…

— Понятно.

— Знаешь, это как будто бы все еще твое тело, но…

— Но?

— Ощущения притупляются, ты словно внутри большой ростовой куклы. Поначалу это как-то мешало, да и утомляло. Но сейчас мне так спокойно, я даже перестала чувствовать, что со мной что-то не так.

— Ух ты!

— Но иногда как увижу в ванной свой живот в зеркале, так и приду в себя. Начинаю беспокоиться, реально ли это вообще, сумею ли я вытолкнуть такого огромного!

— Ну да.

— Впрочем, такое бывает редко. Я сейчас вообще почти не думаю о будущем. Как бы так сказать… я не могу собрать свои мысли воедино. Они просто расползаются, как клубок лапши в горячей воде.

— Угу.

— Знаешь, меня давно интересует одна вещь, — сказала я. — Наверное, когда человеку восемьдесят пять или, там, девяносто, он в принципе понимает, что через пять-десять лет его, скорее всего, уже не будет. То есть он осознает, что умрет и что это произойдет в не таком уж далеком будущем. Вот интересно, как воспринимают смерть люди, дожившие до такого возраста, когда не решаешься загадывать что-то даже на год? Как они относятся к тому, что умрут не когда-нибудь в будущем, а совсем скоро?

— Хм…

— Им страшно? Они нервничают? Старики обычно выглядят такими спокойными, но мне всегда было интересно, что творится у них внутри.

— Угу.

— И вот теперь мне самой скоро рожать, а роды — это ведь тоже определенный риск умереть. Конечно, сейчас медицина сильно продвинулась, и в какой-то степени я чувствую себя в безопасности, но что, если я, например, потеряю много крови? Во время родов всякое бывает. Так что я окажусь куда ближе к смерти, чем когда-либо.

— Угу.

— Но, представляешь, я совершенно об этом не переживаю. Сколько бы я ни пыталась задуматься о будущем, о том, как все произойдет, о возможной смерти и так далее, у меня ничего не получается. Я как будто завернута в толстое, мягкое ватное одеяло и за его пределами ничего не вижу.

Мидорико сочувственно промычала в трубку.

— Это фантастика! Можно ни о чем не думать. Иногда мне кажется, что, когда люди сталкиваются с реальной перспективой смерти, у них в голове выделяется какое-то особое вещество с таким вот эффектом. Может быть, дедушки и бабушки, которым лет под восемьдесят пять или девяносто, все время чувствуют себя так, как я сейчас. Вот какие мысли мне приходят в голову. Правда, и они тоже потом куда-то проваливаются.

— Ничего ты не умрешь, — сказала Мидорико, — но мне кажется, я понимаю, о чем ты.

— Удивительно, правда? — рассмеялась я. — Мне теперь вообще ничего не страшно.

Подошла к концу последняя неделя июля, начался август. Я просыпалась по много раз за ночь, и по утрам голова была как в тумане. Днем я тоже по большей части лежала с закрытыми глазами, то и дело проваливаясь в легкую дрему. Полуденное солнце превращало кремовые занавески в белые и разливалось на ковре ярким пятном. Лежа на кресле-мешке, я протянула туда руку и то сжимала, то разжимала пальцы. Кондиционер был включен, но в комнате все равно делалось все жарче, по спине и подмышкам лился пот. Казалось, что с каждым моим морганием лето раздувается все больше.

Вдруг я почувствовала ни на что не похожую тянущую боль. Я с силой обхватила живот руками, и боль тотчас отступила. Но вскоре изнутри волнами стало подниматься что-то иное. Волны нарастали, становясь отчетливо болезненными. До предполагаемого врачами срока оставалась еще неделя. Рановато, пожалуй, а впрочем, все возможно. Едва я так подумала, как меня снова бросило в пот, а сердце заколотилось. Я столько наслушалась и от врачей, и от Юсы, и от Макико, хоть она и забыла уже большую часть подробностей; я проштудировала столько справочников и сайтов о беременности и родах… И все равно я не понимала, рожаю я или нет и как это вообще распознать.

Когда боль немного стихла, я медленно встала и отправилась на кухню. Налила себе ячменного чая и залпом выпила. За один миг осознания у меня так пересохло во рту, что щеки прилипли к зубам. Интервал, вспомнила я. Я читала: если почувствуете необычную боль, засекайте интервал между приступами. Чтобы легче было встать, если понадобится, в этот раз я отказалась от кресла-мешка, села на стул и пристально уставилась на часы. Они показывали ровно три. Тело снова пронзила боль. Засекая время, я выяснила, что приступы происходят через каждые двадцать минут. Вне себя от волнения, я пыталась вспомнить, что следует делать дальше, но мозг и глаза мне словно обложили ватой, и казалось, что все это происходит не со мной.

Превозмогая боль, приходящую снова и снова, я отправила Макико и Мидорико сообщение в Line: «Кажется, у меня схватки, потом еще напишу». Юсе я тоже послала сообщение. Потом достала сумки для роддома — дорожную и шопер — проверила, что там лежит кошелек и записная книжка матери и ребенка, и позвонила в клинику. Мне бодро ответили, что в моем случае можно еще немного понаблюдать процесс самой, а можно уже и выезжать к ним. Я ответила, что добираться мне придется в одиночку, так что лучше я поеду прямо сейчас, не дожидаясь, пока боль усилится.

Когда я добралась до клиники, приступы стали болезненнее, а промежутки между ними — короче. Я сдала свои вещи, и меня тут же проводили в родильную палату, где выяснилось, что шейка матки раскрыта на пять сантиметров и уже понемногу начали отходить воды. Персонал действовал слаженно: на живот, возвышающийся над моим телом, словно