При этой мысли Маргарите вдруг стало казаться, что в лунном свете по стене пробегают таинственные тени – словно кто-то проскальзывал мимо ее окна. Страх прихватил королеву за горло, да так, что она не сразу смогла закричать. Дамы сбежались на крик, рыцари проверили спальню и сад – никого. Но Маргарита уже не могла лежать одна в комнате. Лишь только тишина и темнота вставали у изголовья, ей начинало казаться, что комната полна сарацин, и они ждут, когда она заснет, чтобы напасть. Она снова и снова звала на помощь, пока наконец одна из дам не сказала, что так она может потерять ребенка. Эта мысль отрезвила Маргариту. Она понимала, что спать одна она больше не может – слишком невыносимым было одиночество королевы, удерживающей целый город. Но никто из женщин не мог ее успокоить, тогда кто-то из дам позвал того престарелого рыцаря, что молился вместе с ними за спасение пленников. Старик вошел в спальню королевы с мечом, ему постелили возле ее ложа. Он покорно лег внизу, на полу, положил рядом с собой меч и взял королеву за руку.

– Успокойтесь, мадам, – произнес он тихо, – теперь я буду хранить ваш сон и сон вашего ребенка.

Так прошла первая тревожная ночь и многие другие. Едва королеве начинало сниться или казаться, что она в опасности, и она кричала, он гладил ее по руке и говорил:

– Мадам, не бойтесь, я здесь.

В страхе пребывала не только королева Маргарита, но не все дамы могли найти себе восьмидесятилетнего рыцаря, который бы хранил их сон. В Дамьетту пришли бессонные ночи, тревожное ожидание и дни, полные печали.

Дурные вести летят на крыльях ветра, хорошие ползут по земле. Когда во Франции стали появляться первые вестники с Востока, которые рассказывали о пленении короля и его армии, то Бланка Кастильская и оставшиеся во Франции сеньоры велели арестовывать смутьянов и вешать, настолько эта весть казалась невероятной после триумфального взятия Дамьетты. Когда же стало известно, что катастрофа действительно произошла, всех охватило отчаяние.

Папа Иннокентий IV, все еще гостивший в Лионе, распорядился молиться повсюду за французского короля и постарался выслать ему на помощь подкрепления. Он послал христианским государям и епископам письма, преисполненные уныния и печали. «О, обманчивые страны Восточные! – восклицал папа. – О, Египет, царство мрака, неужели для того только сулил ты в начале войны радостные дни, чтобы повергнуть всех нас в мрачную тьму!» Иннокентий выразил письменно свои соболезнования королеве Бланке, написал также Людовику IX, чтобы подкрепить его в испытаниях.

Вера многих поколебалась, в стонах народа слышались проклятия. Тень была брошена на силу религии. Рыцари и бароны Англии не могли простить Генриху III, что он задержал их у своих очагов, в то время как братья их крестоносцы подвергались таким страданиям на берегах Нила; немецкий император Фридрих отправил на Восток послов, чтобы ходатайствовать у султана Египетского об освобождении короля Французского и его товарищей по несчастью. Даже Испания, сама занятая войной с сарацинами, видела теперь одни только несчастья христиан за морем, и король Фердинанд Кастильский, племянник Бланки, поклялся отправиться на Восток для отмщения за удары, нанесенные делу Христа. Но, увы, испанский монарх умер, не успев выступить в поход, и более никто из европейских государей не отважился ответить на зов Святого престола. Французский король и его армия теперь должны были сами искать выход из тяжелейшего кризиса христианского похода, надеяться приходилось только на самих себя.

Эти неутешительные вести из Европы оставили Дамьетту без последней надежды на спасение. Королева всеми силами старалась удержать подходы к городу, готовилась к приему послов султана, которые должны были прибыть на переговоры. В эти дни, особенно тяжелые и грустные, Кате было несказанно одиноко. Николетта сильно изменилась за последнее время, исчезло ее детское беспричинное веселье, заряжавшее оптимизмом, и чтобы как можно меньше давать ей возможность переживать случившееся, Катя нагрузила ее всеми возможными делами. Сама же она посвятила себя выхаживанию де Базена, от которого отвернулись все врачи. У рыцаря в городе оставались слуги и родственники, поэтому Кате не приходилось самой омывать рыцаря, как на корабле, но по-прежнему всю заботу о нем она оставила себе. Девушка была несильна в науке утешения, поэтому Николетте помочь не могла, ей по душе была забота о де Базене, который не имел возможности ей противоречить.

Шел третий день после их прибытия в Дамьетту, когда Катя, проведя рукой по шву на животе де Базена во время осмотра, заметила, как двинулась его рука. Она повернулась к нему. Рыцарь медленно поднес руку к лицу и провел по нему, словно его веки слиплись, и он хотел освободить их. Глаза его раскрылись. В мутном расплывчатом овале стоящей перед ним женщины он не сразу узнал лицо Катрин Уилфрид.

– Мадам, – глухо прошептал он, – их было слишком много…

Катя почувствовала знакомое покалывание в глазах и комок в горле, но удержалась и не стала пугать рыцаря слезами.

– Вы выжили, сир де Базен, и это главное, – она пожала ему руку.

– Мадам, – продолжал рыцарь, оглядываясь вокруг, – но где мы?

– Лежите спокойно, – мягко прижав его к постели за плечи, чтобы он не поднялся, сказала Катя, – мы в Дамьетте.

– В Дамьетте?! – де Базен растерянно оглядывался вокруг, решительно ничего не понимая. – Но как?

– Я расскажу вам, но позже, – Катя позвала одного из слуг, что посменно дежурили с де Базеном, и велела приготовить обед для рыцаря. Пока де Базен ел с ложечки, Катя рассказала ему, как он попал в Дамьетту, что король попал в плен и Дамьетта в осаде. Она объяснила, что долгое время не верила, что он выживет – де Базен посмотрел на шрам и сам не поверил, что выжил. А еще он понял, что Катрин все это время лечила его и омывала, и испытал странное чувство стыда.

А Катрин, не замечая его смущения, принялась накладывать мазь на толстый вздутый шов с загрубевшими нитками.

– Мадам Уилфрид… – де Базен не знал, как попросить ее передать заботу о нем одному из слуг. Катрин подняла на него грустные и задумчивые глаза, и он вдруг решил, что не сможет сказать этого.

– Я… – пробормотал он, смутившись немого вопроса влажных от слез глаз, – я… лишь хотел попросить, – рукой он провел по слипшейся бороде, и его осенило, – я хотел попросить вас прислать мне одного из моих слуг, чтобы одеться и привести себя в приличный вид.

– Хорошо, – только и сказала мадам Уилфрид, поднялась и вышла из комнаты.

Катя вышла на улицу Дамьетты, залитую солнцем; по отполированным временем камням мостовой бегали дети, доставшиеся ей в наследство от Оли. Николя был за старшего в этой команде сорванцов, его они слушались беспрекословно, все, кроме Пакито. Гордый испанец просто делал вид, что не понимает, о чем они говорят, когда не хотел подчиняться Николя. Сейчас они играли в салки, и Мари, подхватив юбки, убегала вместе с двумя мальчиками от Николя. Катя подумала, что из-за того, что Мари долгое время прожила среди мальчишек, она сама была похожа на сорванца, и приручить эту дикарку стоило больших трудов Анне и Николетте.