А что же Черчилль? Он был раздираем противоречивыми установками. С одной стороны, он хотел для своей страны независимости в выработке собственной политики и принятии собственных решений. С другой — ему не давал покоя имперский комплекс, вынуждая искать способы, которые позволили бы Британии продолжать исполнять роль хранителя и защитника мирового порядка. Едва устояв в Первой мировой войне и находясь под громадным экономическим прессингом в 1920-е годы, отныне Лондон был не в состоянии нести в одиночку груз имперский ответственности планетарного масштаба. Необходимо было срочно найти партнера для разделения ответственности и блага мирового господства.

Вариантов для выбора было немного. Восток с чужеродной Черчиллю культурой — исключался автоматически. Пораженная коммунизмом Россия, ослабленная Франция и зависящая от иностранных кредитов Германия — тоже слабо подходили для этих целей. Оставались только США. Отныне идея не враждовать на Олимпе, а объединить совместные усилия стала занимать все больше места в мировоззрении Черчилля.

В межвоенный период британский политик дважды посещал США. Столь длительные (по несколько недель) и разнообразные путешествия с остановкой во множестве городов предоставляли хорошие возможности для знакомства с американской культурой. В одной из своих статей 1937 года Черчилль признавался, что «за последние годы ближе познакомился с образом мыслей и чувствами американцев» и даже «понял их точку зрения». На следующий день после выхода упомянутой статьи он пригласил тогдашнего министра иностранных дел Энтони Идена на обед в отель Savoy. В ходе обсуждений собеседники пришли к общему выводу о необходимости более тесного сотрудничества с США и вовлечения их в решение европейских проблем. Черчилль считал, что «идеалы двух стран совпадают», хотя и признавал при этом, что «интересы во многом различаются». Поэтому, предлагая партнерские отношения, «не следует банально повторять наши желания, необходимо сосредоточиться на изложении фактов».

После начала Второй мировой войны союз с США стал одним из приоритетных направлений внешнеполитических усилий британского премьера. Он публично называл США «самым могущественным государством в мире» и открыто заявлял о том, что «наши судьбы в значительной степени будут зависеть от политики Соединенных Штатов и мы делаем все возможное, чтобы поддерживать с ними все более тесный контакт».

Черчилль вообще не скупился на публичные заявления. Но одно из них стоит особняком. Речь идет о выступлении в Гарвардском университете в сентябре 1943 года, во время которого он привел высказывание «великого Бисмарка» заметившего в конце жизни, что наиболее могущественным фактором в человеческом обществе конца XIX столетия является общий язык британцев и американцев. Черчилль считал это высказывание «имеющим большое значение», а сам «подарок общего языка» назвал «бесценным наследием», которое необходимо использовать. В самый разгар войны он призвал американский и британский народ объединиться. «Если мы будем вместе — нет ничего невозможного. Если мы разделимся, все будет напрасно», — заявил он американской аудитории. В 1944 году Черчилль выразит свое «глубочайшее убеждение»: до тех пор пока Британию и Соединенные Штаты «не свяжут специальные отношения», сохраняется угроза новой «разрушительной войны».

Занимавший в годы войны пост вице-президента Генри Уоллес задастся вопросом, не вызовет ли предлагаемое британским премьером сближение США и Великобритании опасения у других государств насчет претензий двух англоязычных стран на мировое господство? «Подобного рода предположения не должны препятствовать принятию необходимых и правильных мер», — уклончиво ответит ему Черчилль.

Сформированный подход распространялся не только на сотрудничество в годы войны. Британский политик стремился установить «особые отношения» с США и после разгрома общего врага. Экс-премьер понимал, что без военной поддержки и экономической помощи Великобритании будет гораздо сложнее преодолеть послевоенный кризис и вернуться на мировую арену. Но как заинтересовать в себе США? Общий язык был хорошим популистским лозунгом, но одного его было явно недостаточно. Черчилль решил начать с признания огромной мощи заокеанского партнера. «Соединенные Штаты достигли вершины славы и власти, которыми не обладала ни одна страна за всю историю человечества», — писал он в одном из писем Трумэну в конце ноября 1945 года. США находятся на «высочайшей точке величия и власти, которую не достигало ни одно сообщество со времен падения Римской империи», — повторит он с понижением в марте 1946 года.

Зачем Черчиллю потребовалось столь непритязательным образом источать откровенный елей? Лесть? Не только. От признания величия и превосходства он переходил к важному тезису: власть дает не только полномочия, но и возлагает «ужасную ответственность». Причем эта ответственность приобретает разные формы. Она может касаться как принятия неправильных решений, так и несвоевременного принятия правильных. Именно эту мысль Черчилль и пытался донести до президента США, используя свой наработанный за годы войны политический капитал. Но одними кулуарными беседами и личной перепиской вывести отношения на нужный уровень доверия и взаимной полезности не удастся, считал экс-премьер. Необходимы были более решительные и резкие шаги, способные привлечь общественное внимание.

За несколько десятилетий публичной деятельности, написания текстов и декламации сотен речей Черчилль обрел огромный опыт в ораторском искусстве и сформировал свою систему правил успешного выступления. Одно из них гласило, что великая речь должна быть посвящена исключительно одной теме. Но правила не только создают, их также нарушают. Причем самое интересное случается, когда правила нарушают большие художники или просто те, кто их придумал. Выступление в Фултоне стало одним из самых ярких в карьере Черчилля отступлением от собственных правил. Это выступление, которое принято считать направленным исключительно против СССР, на самом деле касалось двух тем. И противостояние с коммунизмом была только одна из них, причем не самая главная. Еще во время подготовки этой речи Черчилль отмечал в конце февраля 1946 года, что планирует выбрать предмет, аналогичный выступлению в Гарварде в 1943 году. А именно: «братский союз» англоязычных стран, а также меры обеспечения совместной безопасности.

Противостояние с коммунистическим блоком и англоязычный союз, хотя и представляют разные грани внешнеполитической концепции Черчилля, на самом деле были крепко связаны между собой. Эти две темы объединены в единый комплекс, рассматривая который можно проследить внутреннюю логику рассуждений британского политика. Согласно профессору Д. Рейнольдсу она выглядит следующим образом: на примере операции «Немыслимое» Черчилль оценил возможность военного противостояния с СССР, понял бесперспективность этого подхода даже при поддержке США, после чего сконцентрировался на поиске дипломатического решения, которое было невозможно для Британии без помощи заокеанского партнера. И в этом отношении выступление в Фултоне с его публичным призывом к «братскому союзу» являлось поистине ключевой вехой на пути укрепления англо-американских отношений.

Так получилось, что Фултонская речь стала самой известной в более чем полувековой карьере Черчилля. Она вызвала большой резонанс и стала объектом анализа, восторгов и хулы множества историков и экспертов. Подобное внимание к отдельному явлению или эпизоду в истории обычно играет с ним злую шутку, искажая действительность и оставляя потомкам прошедшее через фильтры субъективного восприятия неверное изображение. Настоящее исследование, как и любое другое, не претендует на объективность. Однако учитывая повышенный интерес к упомянутой речи, а также соответствие ее предмету изложения, остановимся теперь более подробно на этом событии, его истории, последствиях и оценках.