Выступление в Фултоне продлилось почти сорок пять минут. Оно стало самым продолжительным за два послевоенных года, не считая выступлений на ежегодной партийной конференции. Но и продолжительные выступления заканчиваются. Рукоплескания утихают. Микрофоны выключаются. Начинается анализ сказанного и реакция. Недостатка в обычных для таких мероприятий восторгов и хвалебных заявлений не было. Но не они определили общий тон. Громко и грозно звучали критические замечания. Последних оказалось неожиданно много, и раздались они с разных сторон.

Выше уже приводилась реакция руководства СССР. Не будем останавливаться на ней здесь, как, впрочем, и на других мнениях последователей коммунистического движения, ограничившись лишь одной яркой публикацией американских коммунистов. Они заметили, что после выступления в Фултоне стало понятно, почему солнце никогда не заходит над Британской империей. Просто Господь не доверяет Уинстону Черчиллю в темноте. Образная острота настолько понравилась нашему герою, что он попросил прочитать ее дважды.

Издания США вообще не церемонились в своих оценках. Например, Chicago Sun, которая всего неделю назад изъявила страстное желание опубликовать сборник военных речей Черчилля, на следующий день после событий в Фултоне вышла с разгромной статьей, увидев в «отравляющих доктринах» экс-премьера идею «обеспечить посредством оружия мировое господство США и Британской империи». Nation обвинила Черчилля в том, что своими заявлениями он «добавил значительную дозу яда в и без того испорченные отношения между Россией и западными странами». Оценивая предложения относительно создания братского союза англоязычных стран, в Wall Street Journal откровенно заявили, что «Соединенные Штаты не хотят никакого союза и всего того, что связано с любым союзом с какой-либо страной». Черчилля журили за возвращение к старой дипломатии с ее альянсами, сферами влияния и гонками вооружений, то есть за все то, что вместо предотвращения войн, наоборот, приводило к военным конфликтам. Британскому политику ставили в вину попрание Устава ООН и стремление вернуть своей стране прежнюю значимость за счет объединения сил с влиятельным союзником.

Ознакомившись с реакцией прессы, Трумэн поспешил откреститься от Фултонской речи, заявив на поспешно организованной пресс-конференции 8 марта, что он не знал заранее о том, что собирается поведать Черчилль. Также он дал указание заместителю госсекретаря Дину Ачесону (1893–1971) не посещать торжественные мероприятия, которые проходили в это время в Нью-Йорке по случаю прибытия туда британского политика.

Прохладный прием ждал Черчилля и дома. На следующий день после его посещения Вестминстерского колледжа The Times вышла с критической статьей, осуждающей антагонизм западных стран и коммунистического блока. По мнению аналитиков известного издания, обоим режимам было чему поучиться друг у друга: «коммунистам — работе политических институтов и соблюдению гражданских прав, а западным демократиям — развитию экономического и социального планирования». Официальное руководство в Лондоне — премьер Эттли и глава внешнеполитического ведомства Бевин — повели себя так же, как и их американские коллеги. Они дистанцировались от заявлений Черчилля, отрицая выдачу «разрешения британского правительства», а также настаивая на незнании о намерениях экс-премьера и об отсутствии желания «высказывать какое-либо мнение о выступлении, которое имело место в другой стране и осуществлялось частным лицом».

Лидера своей партии поддержали депутаты-лейбористы. Девяноста три из них, что соответствовало примерно четверти всех депутатов-лейбористов, заседавших на тот момент в палате общин, выступили с официальным осуждением позиции Черчилля, считая, что его выступление «вредит хорошим отношениям между Великобританией, США и СССР», а также, что оно «враждебно делу сохранения мира во всем мире». Среди присоединившихся к группе протеста были и бывшие сторонники Черчилля, например Том Льюис Хорэбин (1896–1956), избранный в парламент весной 1939 года и отстаивавший до войны лозунг, что «в час опасности мистер Черчилль — единственная возможная кандидатура на пост премьер-министра», а также влиятельные мужи будущего — премьер-министр Джеймс Каллагэн (1912–2005) и известный мемуарист тэтчеровской эпохи Вудро Ватт (1918–1997).

Насколько Трумэн и Эттли были искренны, заявляя о своем незнании предварительного содержания эпохальной речи? Если внимательно посмотреть сохранившуюся видеозапись выступления, то нельзя не обратить внимания на реакцию президента, не скупившегося на аплодисменты, когда Черчилль произносил ключевые моменты своей речи. Известно, что 10 февраля текст будущего выступления обсуждался с Трумэном. Встреча двух государственных деятелей состоялась не накоротке, а заняла полтора часа. Более того, текст был одобрен адмиралом флота Уильямом Дэниэлом Лехи (1875–1959), руководителем личного штаба президента. Во время совместного путешествия из Вашингтона в Фултон Черчилль показал Трумэну окончательную редакцию, подготовленную накануне. Внимательно прочитав текст, президент нашел речь «восхитительной», заметив, что «хотя она и наделает много шума, результаты будут положительны».

В феврале Черчилль сообщил примерное содержание готовящегося текста премьер-министру, на что Эттли ответил: «Я уверен, ваша речь в Фултоне будет полезна».

Если Трумэн и Эттли знали и поддерживали основные тезисы выступления, то почему они поспешили отстраниться от своего коллеги и его заявлений? Ответ на этот вопрос не столь очевиден, как кажется. Во-первых, хотя Черчилль и заручился поддержкой Форин-офиса и премьер-министра, и даже сообщил последнему основные положения будущей речи (братский союз, включая особые отношения с США), по большей части он предпочитал держать Эттли в неведении относительно подробностей. Детали выступления, а также реакцию на него со стороны администрации Белого дома Черчилль сообщил в Лондон только 7 марта. Эттли ответил сдержанно, поблагодарив за «длинное и интересное сообщение». Еще меньше, чем премьер-министр, знали о выступлении в Консервативной партии. Заместитель нашего героя и его планируемый преемник на посту лидера тори Энтони Иден, отвечающий среди прочего за внешнеполитический сектор, не был привлечен к обсуждению. Неведение однопартийцев впоследствии дорого встанет потомку герцога Мальборо, и едва не будет стоить ему поста руководителя оппозиции. После Фултона все чаще стали раздаваться призывы, что «Уинстон должен уйти».

Второй момент более значителен. Хотя Черчилль и был знаменит своим стремлением к самостоятельным и подчас несогласованными с руководством действиями, все имело свои пределы. И если бы на Даунинг-стрит считали, что выступление в Фултоне может представлять угрозу для внешней политики Великобритании, то визит экс-премьера в США просто бы не состоялся. Хотя бы по той простой причине, что в 1945–1946 годах все международные перелеты, а тем более на другую сторону Атлантики, строго контролировались государственными структурами, и прежде чем отправиться в дальнее путешествие, Черчилль получил разрешение у министра военного транспорта, также его поездка была одобрена главами правительства и Форин-офиса. Поддержка со стороны внешнеполитического ведомства была оказана и после прибытия именитого гостя на территорию США. Консульства в Майами и Нью-Йорке отвечали за разбор и подготовку ответов всей входящей корреспонденции в адрес британского политика, направленной обычными американцами. О том, насколько велик был поток подобной корреспонденции, можно судить по тому факту, что только за время пребывания Черчилля в Майами в его адрес пришло более двух тысяч писем и посылок.