Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И тут легионы пошли в атаку. Восемьдесят тысяч солдат с воинственным кличем просто набросились на заслон неприятеля. Раздался оглушительный звон, словно кто-то колотил железом о камень: металлические щиты легионеров били о грани жестких панцирей живых щитов. Теперь битва началась по-настоящему. Легионеры наступали, прикрываясь своими щитами в форме черепицы, и пытались наносить врагу удары своими короткими мечами. Они искали щели между тектонскими щитами, чтобы ранить противника в лицо. Тектоники отвечали римлянам ударами своих гарпунов, стараясь достать до ног или голов.
Крики и шум битвы были столь оглушительны, что нам с трудом удавалось беседовать, хотя штаб Цезаря находился довольно далеко от линии фронта. Я не мог оторваться от картины сражения: каждый удар, каждая рана, каждый погибший человек или монстр вызывали в моей душе чрезвычайное волнение – то отчаяние, то радость. Цезарь наблюдал с иных позиций: перед нами была не арена цирка, и его мозг принимал стратегические решения. Немного погодя он спешился и сел на складной табурет, который принес ему слуга. Другой слуга стал массировать Цезарю шею, а наш командующий устремил взор к небу и даже прикрыл глаза.
Сколько времени длилась эта схватка? Не очень долго: у человека ушло бы приблизительно столько же минут на то, чтобы осушить два или три стакана вина. Затягивать борьбу дольше не представлялось возможным – имей в виду, Прозерпина, что щит легионера был очень тяжелым, и прибавь к этому вес остальных доспехов. Вдобавок солдаты сражались на пределе сил, потому что боролись за свою жизнь, – оставалось только удивляться продолжительности этой атаки.
Через некоторое время Цезарь поднялся с табурета, и его черные глаза окинули все поле боя. Он поднял руку и после этого возвратился к своему массажисту. Поднятая рука была сигналом, после которого раздались горны и свистки. Легионеры прекратили наносить удары щитами, колоть копьями и рубить мечами и отступили на тридцать шагов, не нарушая строя. (Честно говоря, солдаты Цезаря сделали этот маневр гораздо слаженнее, чем воины Помпея.) Каждая когорта собралась вокруг своего штандарта, чтобы передохнуть.
После отступления легионеров между войсками образовалась ничейная полоса, усеянная трупами воинов обеих армий, причем большая их часть оказалась возле строя тектонов. Не стоит и говорить, Прозерпина, как поступили с ними чудовища: во время передышки они, как это у них принято, стали подкрепляться, пожирая без разбора и людей, и своих соплеменников. Монстры выбегали из строя и тремя ловкими движениями челюстей ломали суставы и отгрызали руку или ногу. Как умело и как быстро действовали эти самые искусные в мире мясники! Потом они возвращались в строй со своей добычей, прятались за щитом и перекусывали. Наши легионеры, в отличие от меня, еще не знали их нравов, и ты не можешь себе представить, дорогая Прозерпина, как ужасно было им во время этой передышки видеть чудовищ, которые прямо у них под носом пожирали их погибших или смертельно раненных друзей.
Цезарь отдал новый приказ, и легионы в яростном порыве снова бросились на врага. Щиты легионеров были не менее действенным оружием, нежели их мечи: солдаты толкали ими врагов и сбивали с ног или поднимали щит над головой и наносили удары краем. Цезарь дал им на борьбу примерно столько же времени, как в первый раз, а потом опять приказал отступить. Оба строя снова разделило расстояние в тридцать шагов.
Солдаты устали и вспотели; они тяжело дышали, и их грудь ходила ходуном, словно кузнечные мехи. Я увидел много сгорбленных спин и рук, опиравшихся на колени. На сей раз Цезарь дал им отдохнуть чуть дольше, затем приказал наступать в третий раз, потом в четвертый, но ему так и не удалось прорвать строй тектоников.
Главная задача в любой битве заключалась именно в этом: нарушить линию неприятеля, добиться того, чтобы он от усталости или многочисленных ран, от страха или от отчаяния бросил оружие и щиты, дабы бежать с поля боя налегке. Однако прорвать строй тектонов было невероятно трудно, и Цезарь это знал, потому что я сам подробнейшим образом описал ему сильные стороны их формирований. За две тысячи лет тектонской истории их удалось разбить только двум противникам. (Но ты согласишься со мной, Прозерпина, что сейчас не время описывать эти редкие исключения.) Почему Цезарь так упорствовал? А что, если за его отчужденным видом скрывалась растерянность, а то и безумие? Он даже не послал гонца к Либертусу, чтобы тот пошел в атаку с тыла. Я ничего не понимал, и все остальные тоже.
– Но зачем? – повторял в отчаянии Помпей. – Любому ясно, что тебе не удастся прорвать их оборону. Почему ты упорствуешь?
– Если молоток стучит, – уверенно отвечал Цезарь, – он обязан вбить гвоздь до самой шляпки.
И тут пошли в атаку тектоники.
Они приближались к нам таким же плотным строем, как легионеры в начале битвы, прячась за рядами щитов, которые сплелись между собой тысячами крошечных щупалец. Свежие раны и порезы щитов не кровоточили, а многие уже зарубцевались, и щиты ревели, как молодые слоны. Из щелей между щитами высовывались зазубренные мечи слоновой кости, а солдатские сапоги-осьминоги твердо ступали по земле. Тектоны шли на нас. Легионеры поспешно выстроились в шеренги, объединившие воинов Цезаря и Помпея. Под крики центурионов, которые драли глотки не зря, солдаты встали плечом к плечу. Все затаили дыхание: если тектоникам удастся прорвать нашу оборону, наступит Конец Света.
Помпей набросился на Цезаря, обвиняя его во всех грехах: Рим погибнет по его, Цезаря, вине, ибо в этот злосчастный день войска возглавил он. На сей раз Цезарь не ушел от ответа и употребил такие жесткие выражения, каких ни один римский политик никогда еще не употреблял в отношении другого (и я это говорю со знанием дела, потому что внимательно прочитал все речи моего отца).
– Заткнись, старая перечница! – закричал Цезарь. – Сегодня ты подчиняешься мне и благодаря этому не погибнешь. Если бы ты сражался не на моей стороне, а против меня или против них, уверяю тебя, ты бы свою шкуру не спас!
Перед строем римлян тектоники не остановились, как прежде легионеры перед ними, но двинулись дальше,