Нас, к счастью, вывела из затруднения ставшая большой редкостью книга «О происхождении и проведении турниров в Священной Римской империи. Франкфурт, 1564». В этом дорогом фолианте между прочими отличными политипажами нашелся один с изображением танцевального вечера времен императора Максимилиана — вечера, происходившего приблизительно за год до начала нашей истории.

Можно с уверенностью предположить, что танцевальный вечер в зале ульмской ратуши ничем не отличался от вышеупомянутого празднества, поэтому читатели будут иметь полное представление о развлечении подобного рода.

В зале на переднем плане располагались зрители и музыканты: волынщики, барабанщики и трубачи, которые, по выражению, приведенному в книге, «дудят плясовую». Сзади, по обеим сторонам, стоит падкая до танцев молодежь, одетая в богатые, тяжелые ткани.

В наши дни в таких случаях преобладают два цвета — черный и белый, будто бы дамы и господа поделены, как день и ночь. Иначе было в те времена. Поражал непривычный блеск дивных оттенков. Великолепнейший, насыщенный красный, от самого яркого, огненного до темного, багряного; пронзительный синий, который и сегодня поражает на картинах старых мастеров, — вот веселые цвета живописно драпированных тогдашних танцоров.

Середина зала была предназначена для танца. Тогдашний популярный танец был очень схож с полонезом, когда шествие танцоров обходит кругом зал. Шествие открывают четыре трубача с длинными гербовыми знаменами на инструментах, за ними следует первый кавалер и его дама. В разных танцах это место занимают разные кавалеры, здесь не играет роли ловкость танцора, а лишь его общественное положение. За первой парой следуют два факелоносца, затем — пара за парой — длинная вереница танцующих. Дамы выступают гордо и степенно, мужчины несколько странно ставят свои ноги, как будто намерены сделать прыжок, некоторые, кажется, выбивают такт каблуками, как это можно и поныне видеть в Швабии на храмовых праздниках.

Первый танец был в полном разгаре, когда Георг фон Штурмфедер вошел в зал. Его взор пробежал по рядам танцующих и наконец выловил Марию. Она танцевала с молодым франконским рыцарем, его знакомым, и, казалось, мало вникала в оживленную речь партнера. Ее глаза были устремлены в пол, лицо отличалось серьезным, даже печальным выражением, совсем не таким, как у прочих дам, которые, отдавшись танцу, одним ухом слушали музыку, другим прислушивались к словам кавалеров, а глазами искали знакомых, чтобы прочитать в их взглядах восхищение собою, или же обращали их к партнерам, чтобы проверить, на ком сосредоточено внимание кавалера.

Музыканты замедлили темп и кончили играть. Господин Дитрих Крафт заметил своего постояльца и подошел к нему, чтобы, как он обещал, представить его своим кузинам. Он успел шепнуть Георгу, что уже обещал следующий танец кузиночке Берте, и попросил руки Марии для своего гостя.

Обе девушки ждали появления заинтересовавшего их незнакомца, тем не менее, вспомнив, что она о нем говорила, Берта залилась горячим румянцем. Замешательство, которое она пыталась побороть, не позволило ей увидеть того восхищения, какое вспыхнуло в глазах Марии, и того, как та вздрогнула и еле перевела дыхание.

— Позвольте вам представить господина Георга фон Штурмфедера, моего милого гостя, — обратился к девушкам секретарь совета, — он просит о чести танцевать с вами.

— Если б я не обещала этот танец своему двоюродному брату, — быстро пришла в себя Берта, — то он был бы ваш, но Мария еще не приглашена, она будет танцевать с вами.

— Так вы еще никому не обещали, госпожа Лихтенштайн? — обратился Георг к возлюбленной.

— Я обещала вам, — ответила Мария.

Итак, он вновь слышал голос, который так часто называл его ласковыми именами, он радостно смотрел в преданные глаза, которые смотрели на него все с той же милой приветливостью, что и прежде.

Загремели трубы.

Стольник Вальдбург, которому был отдан второй танец, выступил со своею дамой, факелоносцы последовали за ними, пары построились, Георг взял руку Марии и примкнул к ним. Теперь ее глаза не изучали пол, они были устремлены на любимого, и тем не менее ему казалось, что она не вполне счастлива, облачко грусти набегало на ее лицо. Он огляделся, ища глазами Дитриха с Бертой. Те были впереди.

— Ах, Георг, — начала девушка, — какая несчастливая звезда привела тебя в это войско?

— Ты — моя звезда, Мария. Я предчувствовал, что ты здесь, и теперь счастлив, что тебя нашел! Можешь ли ты осуждать меня за то, что я бросил ученые книги и поступил на военную службу? У меня ведь нет другого наследства, кроме отцовского меча, но я и его хочу пустить в дело, пусть твой отец увидит, что избранник дочери достоин ее.

— О боже! — прервала его девушка. — Ты еще не дал слова союзу?

— Не тревожься, любовь моя, я еще не вполне дал слово, но это на днях произойдет. Разве тебе не хочется, чтобы твой Георг добыл себе славу? Да и что тебя так пугает? Твой отец — старик, но ведь и он отправляется в поход.

— Ах, мой отец, мой отец, — жалобно пробормотала Мария. — Однако давай на этом прервемся, Георг: Берта прислушивается к нашему разговору. Я тебе завтра непременно обо всем расскажу. Правда, пока не знаю где. Меня все это очень волнует.

— Но почему? — Георг никак не мог взять в толк, отчего Мария не радуется свиданию, а размышляет о всевозможных осложнениях. — Ты преувеличиваешь опасность, — прошептал он с участием. — Думай только о том, что мы вновь увиделись, что я держу твою руку и смотрю в твои глаза. Наслаждайся этим мгновением, будь веселее!

— Веселее? Нет, Георг, не то нынче время. Мой отец — враг союза.

— О боже! Что ты говоришь! — Юноша наклонился к Марии, как бы не расслышав роковых слов. — Разве твой отец не здесь, в Ульме?

Мария считала себя человеком стойким, но сейчас не могла говорить, опасаясь, что, едва начнет, слезы неудержимо хлынут из ее глаз. Она ответила лишь пожатием руки и, опустив голову, шла подле Георга, силясь побороть свою боль. Наконец твердость духа одолела слабость натуры.

— Мой отец, — прошептала она, подавив слезы, — искреннейший друг герцога Ульриха и, как только будет объявлена война, увезет меня домой, в Лихтенштайн.

Между тем оглушительно забили барабаны, взвились вверх переливы труб, приветствуя стольника, который как раз проходил в танце мимо музыкантов и, по обычаю того времени, бросил им пригоршню серебряных монет. Ликование музыки достигло апогея.

Разговор влюбленных затих от бравурного шума, но их глаза так много выражали, что по залу пробежал шепоток, оценивающий юную пару как самую красивую в зале.

Это услыхала Берта. Она была слишком добродушной, чтобы позавидовать кузине, но, поставив себя на место Марии, посчитала, что парочка в таком случае выглядела бы еще более красивой.

Кроме того, она обратила внимание на оживленный разговор, который вели эти двое. Ее серьезная кузина, редко разговаривавшая с мужчинами, казалось, была увлечена им больше, нежели партнер.