и несведущие будут рассказывать несусветные вещи об этом короле язычников. Но я, который был в Литве и видел его своими глазами, могу засведительствовать, что мать у него христианка, он готов креститься, и, впрочем, пан мягкий по натуре, добрый и любезный; не так дик, не так жесток, как мог быть язычник, если бы с колыбели и с молоком не вкусил святой веры.

Опустив глаза на бахрому платья, королева равнодушно слушала. Казалось, её это мало волнует.

Бодзанта заговорил вновь:

– Это благословение Божье над вами, милостивая пани, что сразу у подножия трона Он даёт вам пальму победителя, миссионерскую заслугу. Века и народы будут почитать память о вас.

– Отец мой, – прервала королева, – я не чувствую себя достойной этого величия, а только хочу быть чистой в своей совести…

– Ваша милость, – вставил Винсент из Купы, воевода, – вы не будете ничем связаны, если примите посольство Ягайллы, которое он задумал сюда отправить. Мы не можем его оттолкнуть, он желанен как союзник, и был бы опасен для нас как враг.

Королева испуганными глазами посмотрела на собравшихся, спрашивая о посольстве, и ничего не сказала. Затем маршалек Николай из Бжезия прибавил:

– Послам от кого бы то ни было на свете не отказывают. Вы можете принять предложение, или нет, взвесить условия, но презирать добрую волю и вытянутую руку соседа не годится.

Все это подтвердили.

– Как это? Значит, они уже послов отправили? – спросила удивлённая королева.

– Нет, но нам о них объявили, – сказал Ясько из Тенчина.

Беспокойство, которое овладело королевой, слёзы, катившиеся из глаз, волнение, доказывающее о тяжёлом мучении, сократили аудиенцию.

Ясько из Тенчина подошёл, склоняясь к её коленям.

– Успокойтесь, ваша милость, отгоните всякий страх. Мы желаем вам счастья, силой не будем. Ваша милость, с Божьей помощью вы сами увидите и убедитесь, что в ваших руках спасение тысяч душ. Вы не дадите им погибнуть! Вы не оттолкнёте наших просьб и мольбы!

Все по очереди шли прощаться с онемевшей от боли и испуга королевой, бледной, ослабевшей. Епископы тоже подошли с благословением и словами утешения. Радлица подошёл последним.

– Отец мой, ради ран Господних, – шепнула он ему, – не покидай меня, задержись…

Маленький епископ дал знак своим товарищам, что он должен остаться с королевой. После выхода совета из её глаз обильно потекли слёзы, она начала рыдать и, облокотившись на подлокотники трона, долго не могла говорить. Платочик, который она держала в руках, весь был мокрый.

Она вдруг оторвала его от заплаканных глаз, встала с выражением силы и непреклонной храбрости и, сходя с трона, подошла к епископу.

– Нет! – сказала она. – Меня ничего не вынудит! Это жестокость, это несправедливость, этого не может быть. Я в детстве слышала историю о драконе под Вавелем, которому приносили в жертву девицу. Вы взяли меня от матери, от семьи, от мужа, чтобы бросить в пасть дракону?

Бедный маленький епископ осенил её святым крестом, тихо молясь, чтобы она успокоилась.

– Королева моя, дитя моё… Спокойно! Терпения! Мужества! Ничего не случилось, Бог милостив…

– Стало быть, вы мне дали в руки скипетр для того, чтобы приказывать мне? – воскликнула всё более возмущённая королева. – Моя мать ручалась мне, что мой брак с Вильгельмом сохранится. Я не хочу знать этого короля язычников, всех этих язычников! Я несчастна, вы решили меня погубить.

Она расплакалась, но слёзы снова высушил гнев.

– Нет! Я королева! Я не дам себе приказывать! Можете меня мучить, не сумеете меня сломить.

Она ножкой топнула об пол. Епископ стоял, заломив руки, и шептал:

– Дитя моё, успокойся!

– Ты был моим пастырем, – прервала Ядвига, – ты был другом моего отца, ты сжалишься надо мной, не допустишь, чтобы меня мучили. А! И Ясько из Тенчина, тот, которого я уважала как отца, в сердце которого верила. И он! И все! Все!

Епископ, как мог, пытался успокоить жалующуюся королеву. Сама она, ради своего королевского достоинства, не хотела показывать излишнего опасения, вытерла слёзы, постепенно к ней вернулась храбрость.

Радлица потихоньку бормотал.

– Всё ещё может измениться. Посольство ничего не значит… Для панов совета больше значит выгода для государства и христианства, чем ваше счастье, но… они не виноваты в злой воле… хотели бы всё согласовать. Время смягчит боль, сотрёт воспоминания…

Королева с упрёком посмотрела на Радлицу.

– Значит, и ты?

Епископ сразу же замолчал. Он шепнул, чтобы шла отдохнуть, и с заботой лекаря повёл шатающуюся королеву к её комнатам. Там её ждали её девушки, которых она отпустила кивком. Она побежала искать Хильду.

Её глаза уже высохли, а губы пересохли. Увидев охмистрину, она кинулась ей на шею.

– Ты говорила правду! Тот, кто меня предупреждал, был самым честным и самым сострадательным из людей… Да! Составили заговор. О нём мне смели сегодня публично объявить.

Сказав это, она вдруг вскочила и с невероятной силой воли начала говорить Хильде:

– Сегодня, да, сегодня я хочу ещё поговорить с подкоморием. Они сумеют разрушить заговор против меня… Я одна, но я королева. Не вынудят меня, не сломят.

Увидев, что она так взволнована, Хильда чувствовала своим долгом успокоиться. Она обещала привезти подкомория. Она ручалась за него, что готов пожертвовать собой для своей королевы, а от него она знала, что он найдёт других, которые будут поддерживать дело Вильгельма против краковских панов.

Это вдохнуло в королеву новое мужество, которая, вымыв глаза, чтобы стереть следы слёз, села и задумалась.

В тот же вечер в комнаты королевы вбежал Гневош, приведённый Хильдой; он начал с того, что на коленях поклялся ей в верности.

– Верь мне, – ответила Ядвига, – что я и мой муж мы сумеем её наградить.

Пока дождалась Гневоша, Ядвиги уже составила план.

Прежде чем прибыли послы и получили ответ, Вильгельм мог приехать в Краков. Паны не решились бы ему это запретить. Раз оказавшись в замке, принятый в нём как муж королевы, он уже не мог быть отброшен. Польша должна была принять его как своего короля.

– Езжай, – сказала она Гневошу, – езжай сам, пошли, кого хочешь, я дам письмо, пусть Вильгельм открыто приедет… Я королева и быть ею сумею, не дам себя, как невольница, заковать в их кандалы.

Подкоморий предложил себя, чтобы под предлогом болезни на время исчезнуть из Кракова, доехать до Вены и не возвращаться, пока не склонит Вильгельма приехать.

С необыкновенной горячностью он обещал служить, возобновляя клятвы.

Возможно, своей унизительной услужливостью он не пробудил большого доверия, но у неё не было никого, кому бы она могла доверить своё дело. Один он мог её спасти.

Со