этому дикому, страшному, похожему на зверя короля язычников; заросшему, как медведь, волосами.

Ядвига тряслась, когда слушала, но не из страха, от возмущения.

– Кто тебе наплёл эти сказки? – прервала она. – Я не хочу знать никого, кроме Вильгельма. Ты знаешь… Нас обвенчали, когда мы были в колыбели…

– Они и в Рим отправят деньги, чтобы папа расторгнул брак, – сказала Хильда. – Давно всё запланировано… Я об этом точно знаю…

– От кого? – прервала Ядвига.

Хильда ещё понизила уже тихий голос, сделала испуганную физиономию.

– Ради Бога, не нужно его предавать, – сказала она. – Здесь есть только один человек, который к тебе благоволит, который знает обо всём и предостерегает меня.

Королева повторила:

– Кто? Кто?

– Твой подкоморий, Гневош, – шепнула старуха. – Если хочешь, он тебе то же самое повторит и поклянётся.

Ядвига вспомнила человека, который служил ей с особенной заботой и угодничеством. Хильда тем временем плакала, вытерала глаза и пребывала в отчаянии. Постепенно это начало передаваться и храброй и недоверчивой королеве.

Она спросила об этом короле-язычнике, кто он такой. Хильда описала ей Ягайллу, а королеву поразило то, что не раз уже Ясько из Тенчина и другие в разговорах с ней упоминали это имя, воздавая литовскому князю большие похвалы.

Она нахмурилась.

– Слушай, Хильда, – сказала она, – я с этим подкоморием сама должна поговорить. Я не верю в заговор, Ясько из Тенчина любит меня как отец, епископ Ян знал бы об этом и предостерёг меня; он знает, что я замужем за Вильгельмом.

Сказав это, королева вспомнила недавний разговор с Радлицей и нахмурилась ещё больше.

В сердце вкрадывалось беспокойство.

Хильда, может, преувеличила в своей заботе, но в этом мраке и тайнах, должно быть, что-то скрывалось.

– Я королева, – для своего успокоения повторила в духе Ядвига.

Она хотела чего-нибудь ещё добиться от своей старой воспитательницы. То, что она говорила, выглядело какой-то сказкой и выдумкой, так дико и страшно звучало.

Этот король-язычник, должно быть, был государем весьма обширных земель, населённых дикими людьми, которые привыкли пить кровь своих пленников и пожирать младенцев. Вся эта замёрзшая, ледяная, покрытая снегами, заросшая лесами земля была в руках язычников, которые ненавидели христиан и имени Христа. Ягайлло, должно быть, был убийцей собственного дяди и нескольких братьев, исполненным злобы, мстительным и жестоким. Рассказывали о нём, что он мало отличался от медведя и рычал, как они. Ходил, покрытый шкурами, снятыми с недавно убитых животных… ел жёсткое мясо…

Но так как у него были несметные сокровища, он смог подкупить им польских панов, которые решили продать ему свою красивую королеву.

Хильда прибавляла, что у язычника этих жён, невольниц и наложниц было не счесть. Это повествование очень отдавало сказкой, как будто сложенной для устрашения детей, так что само это преувеличение немного её успокоило.

Обняв охмистрину, задумчивая королева попросила наутро позвать к себе Гневоша, который был уже готов к этому.

Однако, прежде чем она могла поговорить с ним лично в присутствии Хильды, пришли паны Совета, прибыл епископ Радлица и, взглянув на их спокойные, честные лица, королева почти устыдилась своего легковерия.

Её только поразило, что именно в этот день они сошлись в более значительном количестве, с какой-то торжественностью, и словно хотели изложить ей важное дело.

Среди панов находились и архиепископ Бодзанта, который тоже был им послушен и исполнял то, что ему указали. Кроме того, Познаньский епископ Доброгост из Нового Двора, муж серьёзный, умный и очень приятный молодой королеве, тоже там присутствовал.

Увидев такой важный круг, потому что к краковским присоединились другие воеводы и каштеляны: Кжеслав из Курозвек, Ян из Тарнова, Винсент из Купы, – королева, хоть успокоилась в первые минуты, догадалась, что они пришли не с одним изъявлением покорности.

Бодзанта, который занимал первые места, и имел мягкий и нежный голос, первый сказал, как все хотели видеть свою государыню счастливой, великой, окружённой славой и в кругу монархов светящейся, как звезда. Она краснела, слушая его, и ожидала окончания, когда Бодзанта после долгой речи не отважился сказать какое-либо более ясное слово, которое объяснило бы мысль его и Совета.

Тогда, гладя седую бороду, после него заговорил Ясько из Тенчина.

– Милостивый Бог, который дал нам дорогое сокровище, не для нас одних его предназначил, но уготовил ему более великую, более сильную судьбу. Наша королева, мы пришли объявить вам, что сильный монарх, владеющий огромным соседним государством, до сих пор погружённым в языческие заблуждения, со всем своим народом хочет принять христианскую веру, лишь бы вы отдали ему свою руку.

Говоря это, он смотрел на Ядвигу, которая начала бледнеть, но в ту же минуту кровь вернулась на её лицо, глаза приобрели блеск и, выпрямившись, она только с удивлением обратилась к каштеляну:

– У меня есть муж, – сказала она сильным голосом, в котором дрожало чувство, – я связана с ним, и никогда не хочу иметь другого, и не буду.

Всё собрание молчало. Слова королевы были так решительны, были сказаны с такой силой, что поначалу никто не отважился возвысить голос.

Они ещё смущённо смотрели друг на друга, когда Доброгост из Нового Двора, епископ Познаньский, мягко начал:

– Милостивая государыня. Когда вас призвали на польский трон, этот брак был торжественно расторгнут королевой Елизаветой.

– Но я сохранила его в сердце, – ответила важно Ядвига. – Никто не может освободить меня от клятвы… Не знаю и знать не хочу, – повторила она, – другого мужа, кроме него.

Бодзанта отважился промолвить, делая свой голос как можно более сердечней:

– Королева и наша госпожа, тут речь идёт о том, чтобы вырвать из когтей дьявола души, об обращении тысячи язычников… Нет такого брака, от которого бы Рим не освободил, когда этим можно купить обращение целого народа.

Королева опустила глаза, мгновение она молчала.

– Никакая сила не может вынудить меня к вероломству, – сказала она.

Окружающие паны снова какое-то время молчали, пока Ясько из Тенчина не начал говорить:

– Это дело слишком великое и важное, чтобы решить его в одну минуту и одним словом отстранить. Ваша милость, у вас есть время подумать, а ваше благочестивое сердце склонит вас, несмоненно, совершить великое дело. Если обращение язычников будет стоить даже великой жертвы, никогда невозможно слишком дорого оплатить то, что приносит Христу и Церкви.

По попеременно бледнеющим и пламенеющим щекам кокоролевы потекли два ручейка слёз. Ясько сжалился и перестал говорить, а Ядвига подняла глаза и обрела храбрость. – Я скорее откажусь от короны и королевства, чем нарушу клятву, – прибавила королева дрожащим голосом.

– Быть может, – сказал тихо епископ Доброгост, – что вашей милости люди злой воли