class="p1">— Пересчитай, уста, весь инвентарь. Да следи, чтобы не растащили.

Вот и дядя Седрак подходит ко мне. Радостно-возбужденное лицо его тускнеет. Парикмахер Седрак любил моего отца.

— А где дед? Сбегай за ним, Арсен. На людях старику легче будет, — говорит он мне.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти, и тут же останавливаюсь. Через головы людей, заполнивших двор, вижу неприкрытую дедову голову. Он здесь, во дворе Вартазара, сам пришел. На минуту ловлю его лицо. Оно торжественно-спокойно. Дед шагает по двору, и все почтительно расступаются перед ним. Кто в Нгере не знает о постигшем наш дом горе, кто не разделяет нашу печаль!

Перекинувшись словом с парикмахером Седраком, дед обращается ко мне:

— Ну-ка, грамотей, бери бумагу и карандаш.

Обширно и неисчислимо хозяйство Вартазара. И хоть скотину и разную живность хозяин успел угнать, но все же не сразу подсчитаешь добро, что осталось.

Радостно суетятся женщины, мелькают смягченные улыбкой суровые лица мужчин, кругом оживленные разговоры…

Двор Вартазара, ненавистный двор! Во сне и наяву ты вставал перед моим взором безжалостным вишапом с разверстой пастью, готовый слопать весь мой Нгер. Пришел твой конец, и мы, дети Нгера, увидели его.

От склада с дедом идем в винный погреб, от погреба — к амбару с семенами. Все надо учесть. Все надо записать. И я все записываю, записываю…

На спине я ощущаю все тот же тяжелый взгляд собаки. Я не хочу, чтобы эта собака торчала здесь в такой час, — она напоминает мне Вартазара, те дни, когда плетка его могла засвистеть над спиной любого из нас, когда богачи были наверху, а мы внизу.

Вскоре собаку уводят. Должно быть, она еще кому-то мешает полной грудью вдыхать свежий воздух освобожденного Нгера.

*

Мариам-баджи чуть свет появилась в нашем доме:

— Сегодня возвращаются партизаны!

Наша вестница в последнее время стала что-то приносить запоздалые новости. Мы еще вечером узнали об этом от Мудрого и уже решили, как встретить партизан.

Нет, как там ни говори, без Мудрого нам пока не обойтись. Это ведь он придумал устроить на развилке, где расходятся дороги на Узунлар и Нгер, зеленую арку с надписью из цветов: «Слава партизанам!» Может, и не он сам — может, дядя Саркис посоветовал.

Мы с Аво ускользаем из дому, оставив вестницу с матерью. И я знаю, она снова будет гадать на картах. Бедная мама, ты все ждешь весточки об отце?

Солнце еще не успело всплыть из-за Басунц-хута, а мы с Аво уже забрались с охапками веток на пригорок. Думали, опередим всех. Не вышло. На пригорке уже хозяйничали девочки во главе с Арфик. А сколько уже натаскали цветов. На видном месте красовался громадный венок — первая буква вашего приветствия. Его свила Асмик. Это видно по ее торжественному лицу.

Мы с Аво застыли в изумлении. Ай да девочки! Но посмотрите на развилку дороги — узунларские ребята уже возводят арку…

Сколько было радости, когда появились партизаны! Тут и Новруз-ами, дядя Авак, парикмахер Седрак, Кара Герасим, каменщик Саркис, Айказ, Азиз. Мало ли нгерцев было в отряде Шаэна!

Не вернулся только дядя Сако…

Прямо с пригорка партизаны, а за ними все нгерцы, обнажив головы, пошли на его могилу.

Этот день, день встречи партизан, был радостным и печальным для тебя, Айказ, мой милый рыжий друг! Чувство это мне знакомо. Мой отец тоже не вернулся.

Тесно было в доме, когда под вечер на разостланных, невесть откуда взявшихся паласах уселись партизаны вокруг деда! Они не обошли и наш очаг.

Растроганный дед забыл про трубку. Исчезли колючие смешинки из глаз. Он сидел молчаливый, притихший, с гордо поднятой головой. А слова лились, лились, как неиссякаемая вода в Чайкаше.

— За Мурада земной поклон тебе, уста, не от меня только — от всего села, — сказал Кара Герасим. — Твой богатырь прославил в России Карабах!

Первый раз моя мать слушала об отце без слез. Ее грустное лицо светилось. На какое-то мгновение я вспомнил тот далекий солнечный день, дорогу на Матага-хут и слова отца: «Гляди, какая наша мама! Как индийская принцесса»…

Над головами летели перелетные птицы.

Весна. Снова весна! Сколько раз я встречал весну, сколько раз провожал!

Говорят, весну в Карабахе всегда можно догнать — были бы крепкие ноги. Да, правильно говорят. Иной путник, пожелай он этого, может за день побывать во всех временах года.

Мы с утра вышли в горы. И вышли не опестыши собирать, а посмотреть на работу землемеров. Сегодня раздел земли — и чтобы мы сидели дома?

Стоял май, но было уже тепло. С гор, журча, бежали хлопотливые ручьи. Разогретый воздух был наполнен птичьим гомоном и веселыми голосами.

Осторожно, чтобы не помять всходы, землемеры-приезжие, загорелые ребята во главе с дядей Седраком, переносили инструмент на трех ножках с места на место. Теодолит — называли этот инструмент взрослые. Землемеры по очереди смотрели в щелочку инструмента на полосатую рейку, которую тоже переносили с места на место.

В поле, где происходил обмер земли, набежало много народа. Приплелись и старики.

Дед был тут же. Старики внимательно следили за работой землемеров и после каждого межевого знака предлагали откушать. Девушки разносили кувшины с холодной ключевой водой.

Дядя Саркис мелькал то там, то здесь. Он теперь председатель сельсовета, без него у нас ничего не делается. В сельсовет избран и мой дед. Без него тоже в Нгере не обойтись.

Дед подходит к теодолиту, смотрит через щелочку на рейку, цокает языком.

— Правильно построен мир, председатель, вот что я тебе скажу, — тихо произносит дед, поглаживая усы.

— Таким его сделали, — поправил Саркис.

К землемерам подошел Аки-ами.

— Вот здесь, — сказал он, заскорузлым пальцем показывая на межу, — был убит человек. Брат убил брата за локоть земли. А вон там, — показал он на другую межу, — Месропу размозжили череп…

Лента рулетки поблескивала на солнце. Полосатая рейка возникала то там, то здесь. По полю метались люди, разнося вешки и втыкая колья.

Мы помогали землемерам, угадывая их намерения. Пыльные, загорелые, они щелкали нас по вихрастым головам:

— Молодцы!

— Пошевеливайся, пошевеливайся! — торопил землемеров парикмахер Седрак, которого теперь все называют «комбед Седрак». Из кармана его вдруг показывалось то дуло, то рукоятка револьвера. Без комбеда Седрака дядя Саркис и пальцем не шевельнет.

— Который раз ты меришь землю, Седрак? — с лукавинкой в глазах спросил дед. — Случаем, не запамятовал? А то могу напомнить. Шишка еще на голове не прошла?

Седрак, поняв намек, громко рассмеялся:

— Пусть дашнаки да вартазары свои шишки считают! Земля теперь наша.

Васак перекинулся несколькими словами с главным землемером, чем вызвал у