Мухан! Заплата на заплате. Можно подумать, что он из нужды не вылезает. Где уж ему о достатке думать, когда и так девять бед на горбе?

Однажды, выслушав очередную жалобу, дед сказал:

— Медведь знает семь сказок, и все про мед. Так и ты, кум, все на землю заришься! Давай лучше подумаем, как с той, что получили, справиться. Это же не заплатка на твоей круче — заступом не вспашешь.

Мухан уставился на деда. Лицо его было багрово от напряжения.

— Вот у тебя, Мухан, слава богу, бычок завелся, да и у меня кое-что наскребетея. А, как говорят, камень, брошенный по согласию, далеко летит…

— Не к братству ли сворачиваешь, Оан? — насторожился Мухан.

— О братстве пусть поумнее нас люди думают, и ему придет время, — заметил дед. — Я пока говорю о супряжничестве: рука руку моет, две руки — лицо. В одиночку, на ветру, даже дерево не растет. И человеку хочется к человеку прислониться.

Мухан полез в карман потертых штанов за кисетом, свернул цигарку, затянулся, потом сказал, медленно и осторожно выбирая слова, словно нанизывая их на ниточку:

— Супряга — это ничего. Еще наши деды не брезговали ею. Почему бы и нам не попробовать! Но, уста… — у Мухана снова развязался язык, — служба — службой, дружба — дружбой. У меня-то бычок есть, а что у тебя? Что значит «кое-что наскребем»?

— Будет и у меня бычок, — коротко ответил дед.

— Вот это другой разговор! — обрадовался Мухан. — У тебя бычок, у меня бычок. Разве у нас дело не пойдет?..

Когда дядя Мухан, нашумев, ушел, дед сказал ему вслед, как бы извиняясь за него:

— Что тут поделаешь! Говорят, из двух людей, которые смотрит себе под ноги, один видит луну, другой только лужу. Наш кум такой — видит лужу, другого нам не занимать!

Через неделю у нас во дворе появилась своя скотина. В уезде выдали кредит всем семьям погибших красноармейцев и партизан, и мы на него купили бычка. Вот обрадовался Мухан этой покупке! Больше, чем мы.

*

Гончарная наша опять стала как бы шенамачем для всего Нгера. Таковы уж нгерцы — в счастье и в беде не забывали наш порог.

Все тропы и тропинки в Нгере ведут к деду. По этим тропкам и приходили в гончарную люди, осиянные счастьем.

Ой, как о многом, оказывается, нужно потолковать, поразмыслить!

Гул стоит в гончарной от пересудов и перекоров. А ну, дед, что скажешь теперь, какие найдешь слова?

— Вода чиста у истока, — гремит голос деда, покрывая все другие голоса. — Нам надо смотреть на Россию. Топор мал, но опрокидывает большое дерево, — продолжает он. — Разве мы, карабахцы, не помогли России изгнать царя?

— Мы привыкли из твоих уст слышать сладкие слова, — выступил вперед Хосров, наш сосед. — Скажи на милость, Оан, что такое Советская власть?

— Советская власть? — переспросил дед и задумался. — Эй, Манук-ахпер [88], Маркосов сын, — сказал дед после минутного раздумья, — подойди-ка поближе.

Отрок в облезлой бараньей шапке робко подался вперед.

— Манук-ахпер, Маркосов сын, кем ты был вчера? — спросил его дед.

— Батраком, уста Оан. Разве ты не знаешь?

— А кто был твой родитель, Манук-ахпер, Маркосов сын? Только говори погромче, я тебя плохо слышу.

— Батраком же. Кто не знает? — недоумевает отрок.

— Опять не слышу тебя. Надо говорить громко, чтобы тебя слышали. Так кто ты теперь, Манук-ахпер, Маркосов сын?

Лицо отрока озаряется улыбкой.

— Хозяин, — звенит его голос, — у меня теперь своя арба, своя земля.

— Аферим! Теперь я тебя слышу отлично. Так говори и впредь. Голос хозяина должен быть крепким.

Дед огляделся, отыскивая взглядом Хосрова.

— Ты спрашиваешь, сосед, что такое Советская власть? Это и есть Советская власть, когда у бедного человека во дворе живность и голос его — хозяйский…

Дед окидывает всех вдохновенным взглядом:

— Николай, мой русский гость, правильно говорил: у плохих дней жизнь короткая. Вот они и кончились.

— Аминь его усопшим! — подхватило сразу несколько голосов. — Пусть благословен будет день, когда он пришел к нам!

— Николай еще говорил… — продолжал дед.

Любопытно знать, на каком языке говорил Николай, если я, твой толмач, об этом не помню? Но я молчу. Хорошие слова приятно слышать, от кого бы они ни исходили. Но все-таки какой молодец этот Николай — он уже армянскими поговорками сыплет!

— Кто пробовал горькое, знает вкус сладкого, — не унимается дед. — Мы теперь не ошибемся дверью, нгерцы!

III

На том месте, где раньше стояла глинобитная землянка Новруза-ами, день ото дня поднимались стены.

Этот дом, как и другой, каменные стены которого видны были через крыши старых домов, строит сельсовет. В Нгере погорельцев не один, не два. Всем сразу не протянешь руку. Но семье Сако и партизану Новрузу-ами сельсовет решил помочь первым. А когда сельсовет говорит: быть тебе, возница Баграт или лудильщик Наби, с быком или там с коровой, — во дворе появляется живность. Прямо как в сказке Апета!

Сказал дядя Саркис: быть всем погорельцам под крышей — значит, жди, крыша будет.

Каждые пять-шесть дней мы во главе с дедом, как и все в Нгере, работали на постройке.

Камень клали Новруз-ами и лудильщик Наби.

По тряским доскам мы с Аво подвозили на тачке камень, дед подавал. Работая, дед вел беседу с Новрузом-ами. Тут же вертелся Азиз в папахе с перекрещенной алой ленточкой. Сколько прошло времени, а наш честолюбивый друг ленточки с папахи еще не снял. Ну и пусть! На его месте и я поступил бы так. Азиз тоже таскал на тачке камень. Сваливая груз у ног деда и Новруза-ами, я старался как можно дольше задержаться, чтобы послушать их разговор.

— Как только подоспела Красная Армия, Шаэн позвал меня к себе и сказал: «Ты, Новруз-ами, первый в Нгере пострадал от дашнаков. И воевал на совесть. Пора теперь домой. Иди отстраивайся, да смотри, встречай меня в новом доме!»

Я прислушивался к разговору и медленно опоражнивал тачку.

— А когда Шаэн придет, кирва? — осведомился дед. — Об этом он не сказывал?

— У Шаэна не один Нгер, уста, — обо всем Карабахе забота.

Дед вздохнул.

— Хотелось с этим человеком еще раз перекинуться словом!.. Да, кирва, — продолжал дед, — видно, не всякому дано полное счастье. Вот дождались светлых дней. Такое нашим пращурам не снилось. Казалось, живи припеваючи остаток своих дней. Так нет, надо было, чтобы у человека с кровью вырвали сердце. Ты ведь знаешь о постигшем нас горе.

— Знаю, знаю, уста Оан. Что поделаешь… Не один он сложил голову за наше дело.

— И то правда, кирва. Дитя не рождается без крови. Я это понимаю. Но разве родительское сердце