Он снова заглянул в проем. Откуда тянуло дымом. Куда влекло обещанием власти и силы. «Давай, войди к нам. Ты слаб, испуган, вынужден скрываться. Прими путь Змея, и тебе никогда больше не придется бояться» — нашептывал дымок на сотни вкрадчивых и лживых голосов.

Кожа у девчонки бледная, светится словно сама по себе в подвальных сумерках мягким, жемчужным перламутром. Худенькое тело вытянуто вдоль алтарного камня — грубая веревка на запястьях. Презирая самого себя за этот интерес, он уставился на маленькую девичью грудь — мерно поднимается в такт дыханию… а бедра хороши, по-женски округлые, и ноги длинные, стройные…

Красивая. Жалко.

Джованни сглотнул. Рука зашарила по поясу, нащупывая дагу. Он больше не дворянин и должен был снять шпагу, но от привычки носить кинжал отказаться не смог.

Осколок Хаоса в душе, отравленный шип, шептал что-то тихо, на грани слышимости.

…Пусть ее, да, красива, но мало ли красивых, все умирают, пришла и ей пора, да, будет много крови и криков, но не ты же будешь резать, просто смотри, слушай, пей силу, даже так можно подкормиться…

Смешно. Пришел сюда — подсмотреть украдкой за чужим таинством. Как монах, давший обет целомудрия, за совокуплением. И вот — уже думает, как вытащить девчонку. Прервать пляску.

…Красивая… жалко…

Добежать бы до ближайшего храма, кликнуть дознавателей. Так пока решат, пока соберутся… Что останется от девочки к тому моменту?

Жрец медленно поднял руку с зажатым кинжалом, и Джованни решился. Нырнул вперед, уцепившись руками за край доски, и повис. Разжал руки и приземлился — хорошо приземлился, мягко. Прямо за спиной жреца.

Он не стал говорить красивых речей, призывать остановиться. Знал — бесполезно. До начала ритуала еще можно было воззвать к совести или разуму, если они оставалась у кого-то из пятерки. Просить служителей прекратить пляску — все равно что убеждать любовников прервать совокупление.

Нет, Джованни не стал сотрясать воздух словами. Он ударил.

Кинжал вошел под ребра легко, правильно вошел, куда надо. Джованни умел не только сражаться по-честному, но и бить подло.

Мать выучила.

Чуть провернув лезвие в ране, он выдернул дагу и отскочил. Все заняло не более секунды. Жрец еще дышал, еще стоял, чуть покачиваясь, не понимая, что уже мертв, а оружие Джованни уже летело навстречу второму культисту…

Не сумел. За мгновение до того, как кинжал должен был встретить горло — беззащитную полоску смуглой кожи, едва заметную в тени капюшона, — противник вскинул руку. Кинжал раскроил плоть, скользнул по кости, в лицо плеснула горячая кровь…

А культист притянул его к себе, ударил резко, больно — под дых. И добавил, для верности, ниже пояса — бесчестный, подлый удар, от которого все тело затопили волны боли. Она выстрелила от паха вверх, отдалась спазмом в желудке. Пальцы разжались сами собой, не в силах удержать рукоять, выпущенный из рук кинжал звякнул об алтарный камень. Джованни взвыл, согнулся в кратких, мучительных конвульсиях. Третий удар — сверху, ребром ладони по склоненной шее — заставил его покачнуться и рухнуть на чуть влажные доски.

От них пахло землей и плесенью.

Теперь его били ногами. Трое… а может, и четверо. Били и ругались — по-маджаратски, богохульствуя, то призывая Черную, то обещая сотворить непотребство с матерью Джованни. Сознание вспыхивало и гасло, поглощенное огненными вспышками боли — щедрый град пинков по рукам, ногам, выставленным в тщетной попытке прикрыться, в живот и снова ниже…

Окончилось все внезапно и резко, когда один из изуверов над головой вдруг булькнул и рухнул на Джованни, заливая его кровью из пробитого арбалетным болтом горла. В глазах темнело, от тошноты слегка мутилось сознание, но ни скудное освещение, ни внезапная тяжесть навалившегося сверху тела не помешали Джованни увидеть, как мелькнула серебристая полоска стали в руках белокурой девчонки, которую он поперся спасать вопреки всем воплям благоразумия…

Когда успела освободиться? Где взяла саблю?

Она развернулась так быстро, что это почти невозможно было заметить человеческим глазом. Плеснула кровь из рассеченных шей — единым движением нарисованная вторая улыбка — красная и влажная, «счастливый Хосе», так называют эту смерть в Эль-Нарабонне… На строгом и прекрасном лице не дрогнул ни один мускул, даже когда брызги легли на щеку, испачкали льняные кудряшки. Взмахнув саблей — легкой, чуть изогнутой, непривычной формы, белокурая валькирия стряхнула со стали капли крови и повернулась к четвертому культисту.

Но сделать ничего не успела. Тот, захрипев, рухнул навзничь. Из спины торчал болт.

— Вы опоздали, мастер, — голос у девчонки был звучный и чистый. И чуть равнодушный. — Меня чуть не убили.

Она неспешно вернула клинок в ножны, нисколько не стесняясь своей наготы.

— Задержался. Не убили же, — хриплый мужской голос донесся откуда-то сверху, а потом рядом кто-то спрыгнул — мягко, почти неслышно. Навалившееся сверху неподъемное тело не давало разглядеть незнакомца.

— Еще один жив, смотрю, — чьи-то руки стянули с Джованни тело, а потом по глазам ударил свет — неожиданно яркий после почти полной тьмы подвала.

— Нет, мастер, — по голосу Джованни понял, что девчонка подошла и встала рядом. — Он меня спас.

— Спас? — мозолистые пальцы мечника ухватили Джованни за подбородок, принуждая поднять голову. — Рыцарь, значит?

— Я не рыцарь, — проговорил Джованни разбитыми в кровь губами. — Просто прохожий.

Глаза все еще слезились от света, но он сощурился и принудил себя посмотреть туда, где за ослепительным огнем прятался незнакомец. А затем принудил подняться, как ни болело избитое тело.

— Печать Хаоса, — сказал мужчина, и фонарь в его руке потух, ослепив повторно, теперь уже тьмой. — Из этих.

— Нет! — мотнул головой Джованни, уже понимая, к кому попал в руки, и понимая, что поздно, бесполезно: не поймут, не поверят, никогда не поверят агенты официи дознавателей, что он порвал с Черной, что не приносил кровавых жертв, что сумел остановиться на пути Змея, кусающего собственный хвост…

Шелест вынимаемой из ножен стали подтвердил — это все. Пощады не будет.

— Он убил жреца.

Небрежно брошенные слова девчонки остановили, казалось бы, неизбежное. Рука с клинком замерла в доле дюйма от шеи Джованни. Он чувствовал жадную дрожь металла в такой опасной близости от своей шеи.

Мучительно не хотелось умирать.

— Убил жреца? — протянул обладатель хриплого голоса. — Интересно. Пойдем с нами, парень. Побеседуем.

* * *

— Это все. Можно мне напиться? — Он с надеждой посмотрел на кувшин с холодной водой на столе.

Пить хотелось страшно. Прямо нечеловечески. Да и как иначе, когда говоришь и говоришь несколько часов, без остановки, отвечая снова и снова на одни и те же вопросы.