Джованни не скрыл ничего. Бесполезно таиться от дознавателей, они чуют Хаос.

Да и противно было врать у последней черты. Может, в жизни раньше он частенько трусил, но умереть собрался с достоинством.

— Ты слышишь Ее голос? — мягко спросил мастер Йорис, чье появление в подвале так кстати оборвало избиение.

Уже не молод — слегка за сорок. Прямые волосы с проседью, обвислые усы и лицо в резких складках, как кора дуба. Высокий и костистый, с длинными руками и ногами, он двигался с необычайной легкостью и быстротой, стремительно, но совершенно бесшумно.

Агент официи, дознаватель третьего ранга.

— Пей, — девица подвинула кружку.

Имя у нее было под стать внешности, боевое, но нежное — Адаль. А-даль — звонко, звучно перекатывается во рту…

Сейчас она была обряжена в мужской костюм: штаны заправлены в высокие ботфорты, простая шемиза, без вышивки и кружев, и небрежно накинутый колет. Тонкая ткань на груди чуть топорщилась и натягивалась при каждом вдохе, напоминая о подсмотренном в подвале — чужой наготе, чужой тайне.

Обладательница боевого имени сурово свела брови, словно прознала о мыслях Джованни. Прознала и не одобрила.

Он жадно припал к кружке, выхлебал все до дна в один глоток.

— Слышишь Ее?

— Иногда… по ночам, как шепот.

Они переглянулись.

— Судьба, мастер, — сказала девица.

Интересно, сколько ей лет? В храме казалось, не старше Франчески, а то и моложе. А сейчас посмотреть — и все двадцать будет. И держится совсем иначе, чем в храме. Там была спокойная, отрешенная, а здесь вся — словно натянутая тетива…

А все равно красивая.

— Но ты можешь бороться? — снова спросил Йорис.

— Может, — откликнулась Адаль. — Он убил жреца. И не для того, чтобы зарезать меня самому.

А что толку, что красивая. Все равно…

Джованни перевел взгляд за окно. Туда, где злое маджаратское солнце поливало лучами горные склоны. Еще в окошко виднелся край монастырской стены, сложенной из необработанного известняка.

Зачем все это? Дорога эта долгая, допрос несколько часов? Убили бы прямо там, к чему такие сложности?

…Они не пожелали говорить над трупами в заброшенном доме. Связали Джованни руки, посадили на лошадь и отправились в горы, к ближайшему монастырю. Настоятель посчитал за честь дать приют дознавателям. Глазам, ушам, карающим дланям Храма, оружию веры против ереси.

— Пусть сам ответит.

— Могу, — буркнул Джованни, снова обращаясь взглядом и мыслями к монастырской келье.

— Она не отпустит тебя, ты же знаешь?

— Знаю, — безразлично подтвердил он.

Зачем так долго-то? Он давно рассказал все честно, без утайки. Пусть Йорис вынет свой клинок и довершит то, что не успел в подвале.

Уже нет сил ждать. И бояться сил не осталось.

— Тогда на что надеялся?

— Ни на что. Думал, буду бороться, пока смогу.

— Это гордыня, — голос у Адаль что ее клинок. Холодный, чистый, певучий. — Человеку не побороть Черную в одиночестве. Ты всегда будешь слышать Ее голос. Он приведет тебя к другим отмеченным Хаосом. Снова и снова. Не бывает бывших культистов.

— Не бывает бывших культистов, — продолжил в тон ей мастер Йорис. — Кроме тех, что стали дознавателями.

Джованни поперхнулся и уставился на агентов Храма. На суровом лице валькирии мелькнула тень улыбки — едва заметной, краешком губ.

А мастер Йорис вдруг разудало ухмыльнулся и подмигнул.

Франческа

Я спускаюсь по винтовой лестнице. Элвин оборачивается на стук моих каблучков:

— О боги, Франческа, ты бы еще доль… — он осекается.

Я замираю от томительного, сладкого смущения, щеки словно обдает струей горячего воздуха. А Элвин все смотрит и смотрит на меня. Так, будто видит первый раз в жизни.

Ох, какой у него взгляд! Он один убеждает меня сразу и безоговорочно, что я не зря потратила почти четыре часа на подготовку к новогоднему балу.

На мне самое прекрасное платье в мире! Платье, сшитое мастерицей фэйри специально для бала… оно такое… такое…

Я бы его никогда не снимала!

Муар ярко-алый, как кровь, с тончайшим кружевом вышивки лишь на тон темнее. Плотный лиф обнимает стан, подчеркивает грудь, открывая чуть больше, чем дозволено приличиями. Рукава-крылья, летящий подол волнами…

Словами не передать, как я в нем хороша!

Да, платье совсем не подходящее для дебютантки — слишком яркое, почти вызывающее. Юным девушкам полагается надевать что-то белое или кремовое, чтобы подчеркнуть неискушенность. Но кремовый не сочетался с ошейником, а белый и голубой — цвета княгини Исы.

Поначалу думала заказать закрытое платье, с глухим воротником. Но все, что мы пробовали на примерках с портнихой, или приоткрывало ошейник, или совершенно мне не шло.

Да и какой смысл скрывать то, о чем и так все знают.

Мастер Гемма действительно Мастер с большой буквы. Ошейник дополняет мой наряд подобно ожерелью. Знак моей принадлежности магу — в нем читается беззащитность, и в нем же загадка и вызов.

Я убрала волосы наверх в высокую сложную прическу, зачесала волосок к волоску — столько промучилась, пока получилось как надо. Лишь пара локонов шаловливо завиваются у виска. И целый час провела у зеркала в окружении помад, румян и духов. Не привыкла делать все сама, в Кастелло ди Нава у меня была горничная, а после не было повода прихорашиваться.

— Леди, вы сегодня просто отрада для глаз, — слова моего хозяина лишь подтверждают то, что уже рассказали мне зеркала. — Можете оказать мне любезность всегда так выглядеть?

Я дерзко улыбаюсь:

— Не думаю, что это удачная мысль, мой лорд.

— Это еще почему?

— Ах, не вы ли говорили, что все хорошие вещи в этом мире надлежит вешать в унциях, а дурные — в фунтах, поскольку все познается в сравнении, и когда счастья слишком много, его не ценят должным образом?

— Я такое говорил? — странным голосом спрашивает Элвин. — Правда?

— Истинная правда, мой лорд.

— Нет правил без исключений.

Я опускаю взгляд и, как ни стараюсь, не могу скрыть улыбки:

— Я подумаю над вашей просьбой.

Вкладываю свою ладонь в протянутую руку. Он склоняется к моему уху:

— Ну вы и нахалка, сеньорита! — восхищенный жаркий шепот. Чувствую прикосновение губ к пальцам — жест вежливости при встрече, но раньше Элвин не одарял меня подобными знаками внимания.