По окончании моего рассказа мы все соглашаемся, что это лучший вариант, на который мы можем рассчитывать. Мы свяжем Асугу канатами, затем я подам Артелии знак освободить ее, после чего мы убьем эту драконшу так быстро и гуманно, как это возможно. А затем будем горячо молиться, чтобы Артелия оказалась права и магическая сила мертвой драконши времени нашла Суила и, влившись в его тело, остановила его.

И чтобы Королева Теней не явилась сюда и не поубивала нас всех в самый разгар этих событий.

В общем, проще простого.

Рассчитывать нам остается только на чудо, впрочем, мы всегда знали, что так и будет. И теперь нам просто надо подождать и посмотреть, сработает это или нет.

Попрощавшись с Ниязом, которому в следующие несколько часов предстоит набрать подкрепление на тот случай, если нас атакует армия Королевы Теней – или если драконша убьет нас, – мы с Хадсоном идем в наш номер, возможно, в последний раз.

Это ужасная мысль. И печальная. Тем более что мы подумывали о том, чтобы переехать из гостиницы в симпатичный маленький домик где-нибудь недалеко от парка и школы Хадсона, чтобы действительно начать новую жизнь вместе. А теперь… теперь кто знает, что будет?

Кто знает, будет у нас этот маленький домик или не будет вообще ничего?

Кто знает, будем ли мы существовать через двадцать четыре часа?

Мысль о том, что я могу потерять Хадсона – либо в бою, либо из-за превратностей времени, – причиняет мне боль, которая грозит уничтожить меня.

Но я не дам ей этого сделать. Только не теперь, когда я понятия не имею, что ждет нас в будущем. Только не теперь, когда это, возможно, последний раз, когда мы остались наедине.

Мы оба вымотаны, поскольку ночь мы провели без сна, сначала сражаясь с драконшей времени и волшебником времени – а затем пытаясь придумать, как мы будем вести такое же сражение завтра. Нияз заверил нас, что городские ворота смогут выдержать натиск Королевы Теней и ее армии, поскольку без солнечного света королева становится слабее. Но едва мы успеваем разуться, как раздается стук в дверь.

– Что там еще? – спрашиваю я.

Хадсон только устало качает головой и открывает дверь.

Оказывается, это Нияз любезно прислал блюдо с сыром и фруктами для меня и несколько бутылок воды для нас обоих. Я съедаю несколько крекеров и ягод, но меня подташнивает, и я боюсь, что меня вырвет, если я съем слишком много.

И вместо этого мы с Хадсоном принимаем долгий душ, наслаждаясь горячей водой и пытаясь смыть с себя кошмар последних дней.

Это легче сказать, чем сделать, хотя я изо всех сил стараюсь не думать об этом кошмаре.

Если мы уцелеем, ужас минувших вечера и ночи будет оставаться со мной еще долго. Но я подумаю о нем потом, когда не буду чувствовать себя такой уязвимой. Сейчас же мне хочется одного – пережить предстоящие несколько часов. Тогда я и начну беспокоиться и о своей возможной утрате, и о том, как остановить волшебника, в распоряжении которого была тысяча лет, чтобы спланировать этот момент.

Когда мы наконец укладываемся в кровать, Хадсон ложится на спину и, подложив одну руку под голову, смотрит в потолок. Он еще не пил мою кровь – он утверждает, что не голоден, – но я чувствую, как голод терзает его, вижу это по тому, как его взгляд останавливается на моем горле, когда я склоняюсь над ним.

Но я также вижу горе на его лице и то, как он все время поглядывает на маленькую кроватку Дымки у окна.

Шестьдесят процентов времени она меня терпеть не могла, но я знаю, что мне будет ее не хватать.

Однако ему все равно нужно позаботиться о себе. Ему все равно нужно подкрепиться. Мы понятия не имеем, что нам принесет последний день темноты – кроме кучи дерьма, с которым нам совсем не улыбается разбираться, – и ему нужно восстановить свои силы, чтобы у нас появилась хоть какая-то надежда успешно справиться со всей этой хренью.

Но вместо того чтобы спорить с ним, я решаю применить иной подход, подход, который успокоит нас обоих, и притом быстро. Я кладу голову ему на плечо и с облегчением слушаю медленное, мощное биение его сердца под моим ухом.

Его левая рука гладит мою спину, потом зарывается в мои все еще влажные кудри. И, несмотря ни на что, через меня словно проходит электрический разряд. Потому что это Хадсон, моя пара, и я не могу представить себе ситуацию, в которой мое тело, – а также мои сознание, сердце и душа – не отреагировали бы на его прикосновение.

– Я люблю тебя, – шепчу я, осыпая поцелуями его обнаженные грудь и ключицу.

Его рука обнимает меня еще крепче, притягивает еще ближе.

Его кожа горяча после душа, волосы все еще влажны, и я покрываю медленными пылкими поцелуями линию его подбородка, затем чувствительное место за ухом.

– Грейс, – страстно выдыхает он.

– Я люблю тебя, – повторяю я и ложусь на его грудь, обхватив ногами его стройные бедра.

– В самом деле? – спрашивает он, подняв бровь. И, хотя его по-прежнему окутывает печаль, в его глазах вспыхивает искорка интереса. Наша любовь всегда была маяком, выводящим его из мрака, и я рада, что могу сделать это для него. Он так много значит для меня, просто он этого до конца не понимает. Пока.

– Да, – шепчу я, гладя его бока. На его талии есть гладкая ложбинка между ребрами и острыми костями его бедер.

Он прекрасен, он именно тот, кто мне нужен, и я целую его в губы, задержавшись на его идеально изогнутой верхней губе, на полной нижней. И сдвигаю свои губы влево, чтобы целовать его ямочку.

Она так же прекрасна, как и в тот день, когда я увидела ее впервые, и части меня хочется остаться здесь и изучать ее до конца моих дней.

Но у него есть еще много чего, что я хочу целовать, лизать, кусать и любить.

Я сдвигаю губы ниже, туда, где между челюстью и ухом бьется его пульс, бьется немного мощнее и быстрее, чем несколько минут назад. Затем перемещаюсь ниже, к ямке под его горлом, упиваясь исходящим от него запахом амбры и восхитительным вкусом его кожи.

Он снова шепчет мое имя и с тихим стоном зарывается руками в мои волосы. Его пальцы нежно царапают кожу моей головы, я издаю стон, и по моей спине бегут мурашки. В ответ он сжимает мои волосы в кулаке, оттягивает мою голову назад и осыпает поцелуями мое горло.

Это так чудесно. Он так чудесен.

Странно чувствовать это посреди всего этого горя и страха. Но это кажется правильным – правильно, что у нас есть этот момент, принадлежащий только нам. Этот момент в очередной раз подтверждает не только наши чувства друг к другу, но и нашу готовность сражаться. За нашу семью, за наших друзей, друг за друга.

Бояться любви легко, когда ты видишь, что она идет вразнос, или когда у тебя случается болезненное расставание, или когда ты теряешь того, кого любишь, или когда ты видишь человека, готового из-за любви к своей дочери разрушить весь мир. Но, благодаря таким блаженным моментам, как этот, дело того стоит.

Когда Хадсон наконец отстраняется от моих губ, я снимаю с себя ночную рубашку, которую только что надела. И, бросив ее на пол рядом с кроватью, перемещаюсь все ниже, целуя его тело, облизывая его, кусая и гладя.

– Хадсон, – шепчу я. – Мой Хадсон.

– Грейс. – Он произносит мое имя, пока я скольжу по его телу, как лунный свет скользит по воде. Медленно и мягко, темно и сокрушительно.

Так, чтобы он не ощущал ничего, кроме меня.

Так, чтобы он мог видеть, слышать, обонять и осязать только меня.

Так, чтобы боль от того, что произошло вчера, и страх перед тем, что произойдет завтра, сошли на нет, благодаря наслаждению и радости от того, что происходит сейчас.

И только после этого я снова скольжу вверх по его телу.

Только после этого я касаюсь его ладоней, сплетаю свои