если учесть все происходящее, думаю, никому из нас не стоит выходить одному.

Ведь кто знает, что может произойти?

Чтобы унять свое воображение и не представлять себе, как он погибает на улице, как Оребон и Дымка, я встаю с кровати и быстро принимаю душ.

Хадсон входит, когда я одеваюсь, я смотрю на него, и у меня падает сердце.

– Что случилось? – спрашиваю я, надевая футболку. – Что не так?

– Ничего, а что? – Он пытается улыбнуться мне, но его ямочка так и не становится видна.

– Ну, не знаю. Просто ты такой бледный. – Я подхожу к нему. – Что произошло?

– Ничего, – повторяет он, но его улыбка выглядит еще более вымученной. – Честное слово.

Я не верю ему – от слова совсем. Но сейчас я не стану с ним спорить. Поэтому я принимаюсь просто ходить по комнате, собирая грязную одежду и складывая ее в корзину для грязного белья, которую я поставила возле двери ванной. Еще я заправляю кровать и навожу порядок на столешнице в ванной.

Все, что угодно, лишь бы не смотреть на Хадсона, который явно психует, и по мере возможности не психовать самой.

Я расставляю средства для ухода за волосами в алфавитном порядке, когда сзади ко мне подходит Хадсон и нежно кладет руку мне на плечо:

– Ты не могла бы на минуту оставить свои дела? Я надеялся поговорить с тобой.

– Несколько минут назад мне так не показалось, – бормочу я.

Мы стоим перед зеркалом в ванной, и я смотрю в него, чтобы попытаться оценить реакцию Хадсона, и слегка вздрагиваю, обнаружив – ну, конечно же, – что его отражения там нет. Я качаю головой, дивясь собственной глупости. Привыкну ли я когда-нибудь к тому, что Хадсон не отражается в зеркалах?

– Извини. Я просто… – Он замолкает, прочищая горло, и я впервые начинаю гадать, не поняла ли я что-то неправильно.

Я думала, что Хадсон что-то скрывает от меня, потому что не хочет меня волновать. Но может быть, он просто нервничает? Он барабанит по столешнице пальцами, то и дело покашливает – и это куда больше похоже на нервозность, чем на попытку что-то скрыть.

Но из-за чего же он нервничает?

Я поворачиваюсь к нему, потому что хочу видеть его лицо, и спрашиваю:

– В чем дело?

Он берет меня за руку, ведет обратно в спальню и делает мне знак сесть на стул, стоящий в углу.

Я сажусь, и мне становится не по себе, когда он начинает ходить передо мной взад и вперед.

Когда он проходит мимо меня в четвертый раз, я хватаю его за руку:

– Послушай, Хадсон, ты заставляешь меня нервничать. Ты не мог бы просто сказать мне, что у тебя на уме?

– Да, конечно. Прости. – Он останавливается и встает передо мной на колени.

– Что с тобой? – спрашиваю я, и тревога во мне вытесняет досаду. – Ты что, плохо себя чувствуешь?

Он смеется, но это вымученный смех:

– Со мной все в порядке, Грейс.

– Ты уверен? – Я знаю, что в моем голосе звучит сомнение, но это неудивительно – кажется, он потеет, а я даже не подозревала, что вампиры вообще могут потеть.

– Абсолютно. – Взяв пример с меня, он делает глубокий вдох и медленный выдох. Затем берет меня за руку и нежно сжимает ее.

– Я никогда не думал, что сделаю это таким образом, – говорит он. – Впрочем, до встречи с тобой я никогда не представлял себе, что вообще буду делать это.

– Делать что? – с опаской спрашиваю я. Меня охватывает еще большая нервозность, и я смотрю на Хадсона со все возрастающим беспокойством.

– Я люблю тебя, Грейс, – говорит он мне, и в его глазах сияет такая искренность – такая любовь, – что я таю. – Я люблю тебя и…

– Я тоже люблю тебя, – перебиваю его я, и он, улыбаясь, берет мою руку и целует мою ладонь.

– Я люблю тебя, – повторяет он. – За то время, что мы вместе, я испытывал к тебе такие чувства, которые, как мне раньше казалось, я никогда не смогу питать ни к кому. Я восхищаюсь тобой, Грейс, восхищаюсь твоей силой, твоей добротой и твоей стойкостью. Я восхищаюсь тем, как ты всегда стараешься помогать другим, и тем, как ты всегда снова встаешь на ноги, какая бы напасть ни обрушилась на тебя.

– Хадсон…

– Дай мне закончить, пожалуйста. – Он качает головой, прерывисто выдыхает, и я вижу слезы в его глазах. – Я никогда прежде не встречал никого подобного. Никто никогда не смешил меня, как смешишь ты. Никто никогда не хотел заботиться обо мне, как это делаешь ты. Я никогда никого не любил так, как люблю тебя. Это самое всеохватное чувство, которое я когда-либо испытывал, и я не могу представить себе, что когда-либо вернусь к жизни, в которой не будет тебя.

– О, Хадсон. – Я беру его лицо в ладони и притягиваю его к себе для поцелуя. – Все будет хорошо.

– Ты не можешь этого знать, – говорит он, и теперь он дрожит, дрожит по-настоящему. – Я не хочу, чтобы Суил разрушил линию времени так капитально, чтобы мне пришлось пытаться строить жизнь без тебя, Грейс. Я не хочу забывать тебя. Я не хочу возвращаться к тому, что у меня было до встречи с тобой. Лучше снова оказаться заточенным в гробнице в крипте и провести там еще двести лет, чем возвратиться к жизни, в которой не будет тебя.

Я питаю к нему те же чувства, что и он ко мне. То есть без речи об этом жутком заточении в гробнице, но во всем остальном мое отношение к нему однозначно такое же, как и его отношение ко мне, и у меня разрывается сердце, когда я вижу его в такой тревоге. Он страдает, и мне тошно от того, что я ничего не могу с этим поделать. От того, что я ничего не могу сделать, чтобы он чувствовал себя более уверенно – и не только в том, что касается меня, но и в том, что касается нашей общей участи.

– Я не собираюсь никуда уходить, Хадсон, и ты тоже. – Я подаюсь вперед и нежно целую его в губы. – Мы созданы друг для друга. Тебе надо просто верить.

– Как бы мне хотелось верить миру, как это делаешь ты, – отвечает он. – Это одно из тех твоих достоинств, которые я люблю в тебе больше всего. Эта твоя оптимистическая вера в то, что все будет хорошо. Но я стараюсь, Грейс, правда стараюсь. Именно поэтому…

Он сует руку в карман и достает маленькую коробочку, очень похожую на те, в которых дарят кольца.

– Что ты… – Я осекаюсь, инстинктивно прикрываю рукой рот, и меня бросает то в жар, то в холод.

Он улыбается, как будто знает, о чем я думаю:

– Нет, это не помолвочное кольцо, если ты боишься этого, – говорит мне, закатив глаза.

– Я не говорила, что чего-то боюсь, – фыркаю я. Но не отвожу глаз от этой коробочки.

– Это обетное кольцо, – объясняет он. – И я хочу дать тебе обет – здесь и сейчас, – если ты примешь меня.

– Обет? – повторяю я, потому что хочу понять, что он имеет в виду. В нашем мире обетное кольцо символизирует серьезность отношений, но оно не требует, чтобы кто-то давал обет – во всяком случае, такой, о котором говорит Хадсон.

– Это особый обет, – поясняет он. – Теневой Обет, который основан на магии столь же древней, как сама вселенная, и который я даю тебе и никогда не смогу нарушить.

– Но тебе незачем давать мне какой-то нерушимый обет, Хадсон, – заверяю я его, глядя в синие глаза этого гордого принца вампиров, который сейчас стоит передо мной на коленях. – Мне достаточно того, что ты любишь меня сейчас, и того, что я верю, что ты будешь любить меня и завтра.

Он поднимает руку и заправляет мне за ухо прядь волос, упавшую на мое лицо.

– Это обет, который я даю не только тебе, но и себе. – Он сжимает мою руку. – Я мало что знаю о любви, Грейс. Но ты научила меня, что настоящая любовь заключается не в том, что ты находишь кого-то, кто делает тебя счастливым, а в том, что ты обретаешь свое собственное счастье и затем делишь его с тем или той, кого ты любишь. Ты всегда будешь светом, выводящим меня из тьмы, но не потому, что ты обязана делать меня счастливым. А потому что ты освещаешь дорогу, по которой я могу идти, чтобы найти свое собственное счастье. И я хочу всегда видеть эту дорогу и желаю, чтобы она вела меня к тебе. Всегда.

Дрожащей рукой он открывает коробочку, и мое сердце, и так колотящееся быстро, выходит из-под контроля. Потому что кольцо, которое он