его, человека, насквозь, и норовила в него проникнуть. Искала щель, в какую чёрный дым просочился бы. Ничего подобного Воята ещё не испытывал за время борьбы со здешней нечистью – в эти мгновения он ощущал внутри себя, в голове, в сердце, в душе прикосновение холодной и злобной внешней силы, ещё не присутствие её, но пристальный взгляд. С этой силой он ничего не мог поделать. Безотчётно он понимал, что происходит: если она проникнет внутрь, то поработит его, у него не останется собственной воли, а только её воля. Чёрная змея выпьет его душу, но останется жаждущей, и ему придётся давать ей на пожрание новые души. У него просто не будет выбора. В эти мгновения Воята узнал, как жил его противник, много лет служивший прибежищем этой силе. Смерть Плескача-Касьяна высвободила двигавший им адский дух и послала искать другое тело.

– На аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия, – упорно твердила где-то рядом Марьица, и Воята повторял за ней:

– Попереши льва и змия…

А над другим плечом ещё чей-то голос твердил:

– Яко на мя упова, и избавлю тя: покрыю и, яко позна имя мое…

Голоса множились; произнося одно слово за другим, Воята слышал, как отзвуки священных строк порождают новые и новые, и вот уже десятки разных голосов, мужских и женских, твердят вместе с ним:

– Воззвал ко мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его и прославлю его…

Сквозь тьму под опущенными веками Воята видел, что вокруг него стоит кольцо из неясных пятен света; они подрагивали и вспыхивали, будто мигающие в ночи звёзды, и чёрная змея напрасно билась об это кольцо, не в силах его преодолеть. Ледяной ужас таял, страх уходил, будто вода, впитываясь в землю, крепла уверенность.

– Долготою дней исполню его и явлю ему спасение мое!

И когда произнесены были последние слова псалма, чёрная змея прянула прочь. Воята открыл глаза: словно дымный столб, огромное копье, змея ринулась ввысь. Полувой-полусвист-полурык резал ухо, оглушал, и Воята невольно зажал уши ладонями. Безумный звук взлетел над лесом и пропал где-то вдали.

Ещё какое-то время Воята стоял, не веря, что всё кончилось. Мёртвая тварь висела на стене по-прежнему, но теперь как-то обмякла, сдулась, напоминала пустую оболочку, как будто жизнь покинула её много лет назад.

– Ш-што это б-было? – невесть у кого спросил Воята.

– Это дух… тот самый… – хрипло ответил ему голос Страхоты. – Жма ж его побери… Хотел он в тебе жить… да не пустили его…

– Куда же он полетел?

– Знать, в озеро. К господину своему.

– Господину?

– Змию Смоку.

– Тоже сейчас примчится?

– Нет. Змий Смок озера не покидает. Но пока он там сидит, дух этот себе новое пристанище в том или другом сыщет… Тебя хотел пожрать. Я тут сам едва не поседел от жути. Хорошо, не пропустили его…

– «В сосуд твой не могу внити: отвсюду бо затворен и запечатан есть!» – с торжеством ответила Марьица, повторяя слова беса, который пытался проникнуть в святого диакона Кириака.

– Спасибо тебе, Марьица, ты истинный ангел! – Воята поклонился. – И вам, души спасённые, что не оставили меня.

Вслед за тем Воята отвязал Дрозда и пошёл с ним к двери. Пинком выбил насторожку из-под бревна – оно рухнуло, тяжело ударилось о земляной пол, аж гул пошёл. Воята отбросил дверь от косяков и вывел взмыленную, дрожащую от пережитого ужаса лошадь. Хотел оглянуться – не смог, шея одеревенела.

Нужно к ручью – напоить беднягу Дрозда, попить самому… помыться. Теперь Воята ощутил, что рубаха насквозь пропитана потом.

Луна над широкой поляной клонилась к лесу. Старая избушка волхва стояла тихая, пустая, будто грустила, что последний из её былых обитателей нашёл такой жуткий конец. Половина неба на востоке уже заметно побелела, воздух был не чёрным, а серым, как волчья шкура – близился скорый летний рассвет. Где-то нежно защёлкал соловей. Стараясь не споткнуться, Воята повёл Дрозда через поляну.

– Видех нечестивого, превозносящася и высящася, яко кедры ливанские, – умиротворяюще, полубессознательно бормотал он, успокаивая не то коня, не то себя. – И мимо идох, и се, не бе, и взысках его, и не обретеся место его…

«Но он прошёл, и вот его нет; ищу его и не нахожу…»

* * *

Подъезжая на рассвете к Пестам, Воята подумал о Еленке: нужно рассказать ей, чем кончилось дело. Плохо началось её замужество, ещё хуже завершилось, но теперь она вдова и имеет право нынче же узнать об этом. Замужняя жизнь для неё обернулась ловушкой, полной горя, страха, потерь, одиночества и отчуждения; теперь она свободна, но не слишком ли поздно? Вслед за тем пришла мысль о Тёмушке и болезненно кольнула в сердце: девушка стала наполовину сиротой. Не повезло ей с отцом, но больше его нет, и Воята прервал его жизнь своей рукой… Воята поморщился. Пока всё происходило, думать было некогда, да и в чём сомневаться, когда зверь рыкающий ищет тебя пожрать. Но не было ни гордости, ни удовлетворения, ни даже радости, что сам остался жив. Одно омерзение. Как бы он хотел, чтобы всё это оказалось сном! Или случилось не с ним, а с каким-нибудь молодцем из сказания – послушали, побоялись, да и спать… Молитвы пока не помогали – привычные слова в голове казались бессмысленным скрипом каменного жернова.

Вовремя вспомнил: сам же услал Еленку ночевать к соседям, а к каким, где их искать? Воята не стал выезжать из леса, а устроился близ опушки: Дрозда привязал, лёг прямо на траву и мгновенно заснул, опустив голову на короб. Вымотан был так, что даже во сне ничего не видел. Когда проснулся, солнце стояло высоко. От голода сводило живот, но мысль о хлебе или каше вызывала тошноту.

– И что дальше? – спросила Еленка, когда Воятин короткий и не очень связный рассказ завершился. Про змею чёрного дыма он рассказывать не стал. – Как же Тёмушка?

– Поеду домой, батожок поищу. Он сказал, не дома держит, но, я думаю, солгал.

Плохо дело, если нет, при этом подумал Воята. Поди сыщи, куда обертун мог запрятать рябиновый посошок, по виду как простая палка. Но расспросить его перед смертью Воята всё равно не смог бы, даже если бы и вспомнил об этом. Да и тот не сказал бы…

Но пока самым трудным было держаться так, будто ничего не случилось и парамонарь просто гулял где-то с молодёжью, пользуясь отъездом священника. Воята догадался перед расставанием с Еленкой попросить её его осмотреть, но она не