всё равно хозяйничали в Московии, сторонясь тех мест, где даже холод не мог приковать к земле запах рек пролитой фиолетовой крови, где даже пешему путнику было трудно протоптать тропинку меж бесчисленных трупов молотоголовых тварей.

Элан уже сбросил маску Навигатора, или просто его второе «Я» спряталось в глубины, как всегда довольное достигнутым результатом, победой. Куко, лис воздушной стихии, сыграл свою роль, и ушёл в крепкий сон до следующего раза, до новой схватки интеллекта и силы. Он заслужил этот отдых, пусть набирается сил для будущей победы.

Они прошли всё смертное поле от студёных вод Московии до линии, где устояла их несокрушимая фаланга. Горы стреляных гильз, горы тел, своих и чужаков, вытоптанный, залитый кровью снег, страшная плотина, что остановила-таки чудовищной силы удар, тянулась в обе стороны, казалось, в бесконечность. Стоны раненых, беготня санитаров, и вообще всех, кто хоть как-то пытался помочь искалеченным людям…

Ты из тысячи тех, кто вернулся с войны.

Нас же, тех, кто погиб — миллионы.

Мы устлали поля, города и холмы,

Дно всех рек, и озёр, и трясины.

Наши кости тревожит тот глупый юнец,

Плугом, трактором, стройкой, бездушием.

Не шуми, не рви с корнем, оставь, наконец,

Наши белые, стылые души.

Дай уйти нам спокойно с тех страшных полей,

Где в час мужества, боли и страха,

Умирали бойцы за свободу Руси,

В сумасшедших, безумных атаках.

Дай спокойно накрыть нас живому ковру,

Пусть трава и цветы на могилах,

До которых никак не дойдут в суете,

Руки пращуров, будут нам миром.

Пусть заменят нам пафос гранитных столпов

Лепестки, травы, листья дубравы.

Раз тебе всё равно, сколько нас полегло,

Не лей в душу нам этой отравы.

Не тревожь пустотой громогласных речей,

Рифмой, слогом казённым, не искренним,

Наших подвигов, жертв, слёз, страданий,

Ведь ты, даже кости собрать не осмелился.

Что, так страшно капнуть, землю, камень и дёрн,

Нашей кровью обильно политые?

Тяжело рассказать тебе правду о том,

Что уснули навечно убитые?

Тяжело рассказать об ошибках,

О том, как своими приказами глупыми,

Как в испуге пред звёздами, силой, кнутом,

Всех привёл ты к жестокой погибели?

Расскажи всем о том, как черствела душа,

Как забыл ты — мы духом единые!

Так чего же теперь ты трезвонишь о том,

Чему места нет в собственном имени?

Расскажи, как ты в мирные, тихие дни,

Прожигал свою жизнь непутёвую.

Как чурался штыка, карты, пуль и чернил,

Как ты вечно от службы отлынивал!

Как ты с тягостью вёл заунывный урок,

Лишь часы набирая для выписки,

Не хотел взять ты в толк, что твой враг за бугром

С жаром схемы солдатам расписывал.

Ты ленился всегда, не хотел нас учить,

Как же выжить средь пламя свинцового?

Как дойти, как стрелять, как врага победить,

Отстоять честь Отчизны — не ново-то!

В первый раз, что-ль, сошлись мы с врагом на штыки?

Сколько надо тебе, чтоб освоится,

Наших тел, нашей крови, звериной тоски,

Что оставил ты семья, невольницам?

Как же смеешь ты жить, всех солдат погубив,

Успокоился с чистою совестью?

А тот прах, что сто лет на высотка лежит,

Уж забыл, и никак не тревожишься?

И живи. Чёрт с тобой! Раз уж выжил, теперь,

Силе тёмной служи — платит сторицей.

Всё продал сатане, и Отчизну, друзей,

Братства дух, дух солдата — припомнится…

Кицунэ опустил глаза себе в ноги. Тут и его вклад, пусть и трижды необходимый, но кровавый и страшный. Знал, призывая людей к оружию, что для многих из них это будет последнее утро, знал, что к тысячам павших прибавятся новые, тех, кого изорвали клыки и когти, и кого в этом хаосе отступления, без нормальных операционных и квалифицированных врачей просто нельзя спасти…

Хельга крутила головой, не решаясь сделать шаг за красную линию. Странно звучит, но её холодный разум прекрасно понимал: эта узкая полоска вдоль реки, усеянная телами поверженных врагов, — сейчас самое безопасное место во всём городе. Океан пролитой фиолетовой крови заставляет молотоголовых держаться подальше от прошедшего побоища, тысячи вооружённых людей, снующих во все стороны, не оставляют ни шанса на атаку, тем более внезапную. Но впереди, в череде кварталов покинутых в спешке улиц, за каждым углом, в каждого канализационном колодце, в каждом окне нависающих над головой небоскрёбов, может таиться опасность. И этот остров смерти, уже взявшей кровавую дань со всех бойцов обеих противоборствующих сторон, вмиг стал островком спасения и безопасности, перед границей которого в нерешительности застыли киборг и кицунэ.

Папа… Вы скоро?

Да, доченька, мы уже идём…

Пришедший издалека, полный боли и облегчения (он снова выжил!) голосок вспыхнул в голове и растаял, получив ответ, усталый и опустошённый.

Вереница машин, точнее всего три, в дыму горящего здания как-то сразу не разобрать, вроде пролетели мимо, но вдруг резко затормозили, и лихо повернули прямо к ним, остановившись в считанных метрах.

Элан в изумлении хлопал глазами, не до конца веря в неожиданную встречу. Маршал Жуков, собственной персоной, немного полноватый, но очень энергичный, почти бегом бросился к кицунэ и киборгу. Даже забыв отдать честь козыряющим военным, он сгрёб своими медвежьими руками и Лиса и Снежную королеву:

— Ну, вот и славно! Живы! — Оля улыбалась, грустно и тепло, Элан не скрывал слёз. — Спасибо вам! За аэропорт спасибо! За этот контрудар! За всё спасибо!

Он обнимал их как родных детей, скрывая боль утраты: его старший сын, Григорий, пал в бою, до последнего сражаясь в первых рядах. А когда захлопнулся капкан окружения, когда стало ясно, что с горсткой выживших бойцов не прорваться сквозь полчища тварей, этот храбрый молодой офицер вызвал огонь батарей на себя…

— Ничего, ничего! — Лис совсем расклеился, уже чуть не рыдая на плече маршала, но тот и сам не мог сдержать слёз. — Они тоже кровью умылись — вовек не забудут…

Хельга, не желая упускать момент, попросила о помощи — добраться без приключений (хватит, итак выжили вопреки всем законам вероятности!) до заждавшегося самолёта. Тут же снарядили машину, одну из сопровождения, с пулемётом в люковой установке. Весь путь до взлётной полосы, полная слёз радости встреча с Миррой и Нечаевым, спешная посадка под руководством Аммы, которая, естественно, пожелала лететь в самолёте с Эланом, а не в дирижабле со всеми, почти не отложилась в памяти смертельно уставшего кицунэ…

* * *

При всех несомненных достоинствах, у «Стрелы» был один