Над ним, точно сальная луна, склонялся толстый хозяин. Мысль об Илейт, болезненнее, чем удар кинжалом, вернула его в мучительную действительность. С опаской оглядев темную комнату, он увидел, что жрецы уже ушли, а ложе опустело. До него донесся напыщенный, замогильный голос трактирщика:

– Служители Мордиггиана милостивы, они прощают помешательство и неистовство тех, кто только что понес утрату. Повезло тебе, что им не чужды сострадание и чуткость.

Фариом резко вскочил на ноги, как будто его ушибленное и ноющее тело опалил внезапный огонь. Остановившись лишь затем, чтобы поднять свой кинжал, все еще валявшийся на полу посреди комнаты, он устремился к двери. Его остановила рука хозяина, схватившая его за плечо.

– Остерегайся перейти границы милости Мордиггиана. Очень дурно преследовать его жрецов и еще дурнее входить без разрешения под смертоносные и священные своды его храма.

Фариом едва слышал эти увещевания. Он нетерпеливо вырвался из толстых пальцев трактирщика и рванулся к выходу, но рука вновь схватила его.

– По крайней мере, прежде чем уходить, отдай мне то, что задолжал за еду и комнату, – потребовал толстяк. – И вдобавок нужно еще заплатить лекарю, но, если ты дашь мне нужную сумму, я могу сделать это вместо тебя. Плати сейчас, ибо никто не поручится, что ты вернешься.

Фариом вытащил кошелек, в котором лежало все его состояние, и, даже не пересчитывая, вытряхнул на жадно подставленную ладонь кучку монет. Не удостоив трактирщика на прощание ни словом, ни взглядом, он сбежал по грязным выщербленным ступеням захудалой гостиницы, точно за ним гнался инкуб, и очутился в лабиринте мрачных извилистых улочек Зуль-Бха-Саира.

II

Пожалуй, город не слишком отличался от любых других, которые ему довелось повидать, разве что был древнее и мрачнее, но Фариому, охваченному мучительной болью, улицы, по которым он шел, представлялись подземными коридорами, ведущими в бездонный чудовищный склеп. Над мостовой нависали дома, и, хотя в небе стояло солнце, юноша не видел света, кроме тусклого, скорбного мерцания, что словно просачивалось из мира живых во мрак гробницы. Люди здесь, возможно, и были во всем похожи на любых других, но юноша видел их сквозь призму своего несчастья, и они казались ему вурдалаками и демонами, спешившими по своим гнусным надобностям по улицам некрополя.

С горечью и отчаянием он вспоминал прошлый вечер, когда в сумерках они с Илейт вошли в Зуль-Бха-Саир. Девушка ехала верхом на единственном верблюде, пережившем переход по северной пустыне, а он, Фариом, шел рядом с ней, уставший, но довольный. Бледный пурпур вечерней зари омывал городские стены и купола, густо сияли золотые глаза ярко освещенных окон – им предстал прекрасный безымянный город мечты, и они планировали задержаться тут на день-другой, чтобы отдохнуть, прежде чем продолжать долгое и изнурительное путешествие в Фараад, столицу Йороса.

Путешествие это было продиктовано необходимостью. Фариом, юноша из знатного, но обедневшего рода, был изгнан из Ксилака из-за политических и религиозных убеждений его семьи, не совпадавших с воззрениями правящего императора Калеппоса. Взяв с собой молодую жену, Фариом отправился в Йорос, где поселились его дальние родственники, которые готовы были предложить ему свое братское гостеприимство.

Они путешествовали с большим караваном торговцев, направлявшимся на юг прямо до Тасууна. За границами Ксилака, в красных песках Целотианской пустыни, на караван напали разбойники, перебившие большинство путешественников и разогнавшие немногих уцелевших. Фариом и его жена, которым удалось сбежать на своих верблюдах, заблудились и, очутившись одни в пустыне, сбились с дороги на Тасуун и нечаянно пошли по другой тропе, которая и привела их в Зуль-Бха-Саир, обнесенный высокой стеной город на юго-западной окраине пустыни, куда заходить они не планировали.

Войдя в Зуль-Бха-Саир, юная чета из соображений экономии остановилась в захудалом трактире в бедном квартале. Там-то ночью Илейт и настиг третий приступ каталептического недуга, которым она страдала. Лекари Ксилака распознали истинную природу предыдущих приступов, случившихся до ее замужества, и их искусное врачевание дало свои плоды. Казалось, болезнь отступила навсегда и больше не вернется. Третий приступ был, без сомнения, вызван утомлением и тяготами долгого путешествия. Фариом был уверен, что Илейт поправится, но лекарь из Зуль-Бха-Саира, поспешно вызванный хозяином, заявил, что она действительно мертва, и, подчиняясь странному закону этого города, без промедления доложил об этом служителям Мордиггиана. Отчаянные протесты несчастного мужа были оставлены без внимания.

Какая-то дьявольская предопределенность, казалось, была во всей цепи обстоятельств, из-за которых Илейт, все еще живая, хотя внешне и неотличимая от мертвой, что было свойственно ее недугу, попала в лапы приверженцев загробного бога. Фариом до одури размышлял об этой предопределенности, в бесцельной яростной спешке шагая по извилистым людным улицам.

К неутешительным сведениям, полученным им от трактирщика, он прибавлял все новые и новые смутно вспоминавшиеся ему легенды, которые слышал в Ксилаке. Поистине зловещей и сомнительной была слава Зуль-Бха-Саира, и Фариом удивлялся, как мог забыть о ней, последними словами ругая себя за эту кратковременную, но ставшую роковой забывчивость. Уж лучше бы Илейт вместе с ним сгинула в пустыне, чем вошла в широкие врата зловещего храма смерти, вечно распахнутые в ожидании добычи, как предписывал обычай Зуль-Бха-Саира.

Это был большой торговый город, где иноземные путешественники появлялись, но никогда не задерживались надолго из-за омерзительного культа Мордиггиана, незримого пожирателя мертвых, который, как поговаривали, делил добычу со своими закутанными в пурпур служителями. Ходили слухи, что мертвые тела по нескольку дней лежат на столах в темном храме и бог не приходит за ними до тех пор, пока они не начинают разлагаться. Люди шептались между собой и о вещах даже более чудовищных, чем некрофагия, о святотатственных обрядах в подземельях вурдалаков и о немыслимых целях, в которых использовали тела, прежде чем их забирал Мордиггиан. Во всех других землях удел тех, кто умирал в Зуль-Бха-Саире, стал угрожающей поговоркой и проклятием. Но для обитателей самого города, выросших с верой в этого кровожадного бога, таково было обыкновенное, привычное погребение умерших. Могилы, гробницы, катакомбы, погребальные костры и прочие досадные ухищрения благодаря этому в высшей степени полезному божеству стали не нужны.

Фариом был поражен, увидев на улицах людей, полностью поглощенных своими повседневными делами и хлопотами. Спешили куда-то носильщики с тюками домашней утвари на плечах. На корточках в своих лавках как ни в чем не бывало сидели торговцы. Покупатели и продавцы шумно торговались на базарах. Смеялись и беззаботно болтали с соседками женщины. И лишь по пышным одеяниям в красных, черных и фиолетовых тонах да по странному грубоватому выговору юноша мог отличить жителей Зуль-Бха-Саира от таких же чужестранцев, как и он сам. Черная