Я поморщился.

– Это же ядреное пойло русских, да?

– Не только. – Она хмыкнула, беря вторую стопку. – Но да, мода пришла от них. А здесь это напиток шлюх. Дешево, и, знаешь, выпьешь и уже неважно, кто… – Она резко осеклась и подняла руку чуть выше. – Ну, за тебя, начальник.

Мы чокнулись и одновременно опрокинули водку в себя. Джил даже не поморщилась, а меня снова перекосило, и я со стоном уронил голову на стол.

– Чертовка!

– Тебе идут крепкие слова. – Она довольно громко и вульгарно засмеялась, явно чувствуя себя дома. – Но больше ты пить не будешь.

– Почему это?

Она подалась ближе.

– Потому что ты лучше всего этого, Дин. Выше. Никакая девка этого не стоит. Любишь ее – отпусти. А если просто привык, – так отпусти тем более. Вязаться с аристократическим дерьмом по привычке – гиблое дело. Не согласен?

Вздохнув, я закрыл глаза. Мне не хотелось думать о любви и привычке. Сейчас я едва видел между ними разницу, теперь все плыло уже не только вокруг, но и в мозгу. Джил внезапно протянула руку и погладила меня по волосам, оттаяли ее глаза-льдинки.

– Я и не думала, что ты такой дурак. Пошли отсюда.

– Куда?..

Рука по-прежнему касалась моего затылка.

– Ко мне. Или к тебе.

– С ума сошла? – Я наконец приподнялся, глядя на нее; кажется, даже немного протрезвел. – Тебе не кажется, что ты спешишь?

Джил беззлобно осклабилась.

– Это ты спешишь, Соммерс. Тебе просто надо проспаться. Хочешь – ляжешь в моей халупе. Хочешь – возьмем кэб или гондолу, и я провожу тебя. Ты пьян. Эгельманн, если заметит следы этого, будет не в восторге.

– Извини, – пробормотал я, поднимаясь. – Я сам доберусь.

Я покачнулся, и она уцепилась за мою руку.

– Эх ты. Пойдем на площадь.

На улице я запрокинул голову к рваным громадам облаков. Я смутно ощущал, что меня толкали, и слышал, что вокруг галдят, но совершенно не помнил, как мы добрались до нужного места – большой площади, по которой ветер разносил запах навоза.

– Как ты? Жив?

Джил спросила это уже в кэбе. Я постарался улыбнуться.

– Все в порядке.

Лошади тронулись я прикрыл глаза, но тут же напарница толкнула меня локтем в бок.

– Не смей засыпать. Я попросила высадить нас пораньше, чтобы ты прошелся и еще немного проветрился.

– Спасибо. Я… не забуду. Буду должен.

Она снова вцепилась в мой локоть. Неожиданно я увидел в ее серых глазах не насмешку и не скрытое нетерпение разболтать всем о моей глупости. Только участие.

– Почему ты это делаешь, Джил?

– Ты мой напарник. – Она пожала плечами. – Мне мог попасться кто-то хуже, чем ты. И попадется, если тебя выгонят.

– Честно, – снова улыбнулся я. – Извини, больше не повторится.

Она поджала ноги, придвигаясь чуть ближе.

– Не бери в голову. Лучше водка, чем виселица, хотя бы так. Все обойдется.

Наверное, она была права.

* * *

Почти весь путь мы молчали, но я часто замечал, что она с беспокойством поглядывает на меня. Будто опасалась, что я вот-вот вывалюсь в окно. Когда кэб остановился, я посмотрел на зеленовато-серую сонную воду Темзы и предложил:

– Я оплачу и обратную дорогу. Езжай назад.

– А ты по дороге утонешь в речке? Плохая мысль. Давай, Соммерс, пошли.

Мы выбрались; на ветру я почувствовал себя лучше. Качало меньше, от холода я даже начал забывать, что что-то пил. Только тяжесть сковывала иногда веки, но ее я мог побороть.

На этом участке реки почти всегда пусто. Здесь Гринвичская Королевская верфь, первая верфь Лондона, где построили воздушный корабль, любимое место Мэри Леджендфорд. Некогда сотни рабочих приходили сюда каждый день, а другие сотни – ночью. Но после смерти Основательниц верфь бросили. Она будто проклята – проклятьем нового времени. Стала скорбным призраком, с которым лондонцы никак не простятся.

В детстве я и другие мальчишки верили, что тени Мэри и Джильолы до сих пор витают среди недостроенных кораблей и убивают всех, кто посмеет явиться. Несколько раз мы пробирались на верфь тайно, но вместо призраков видели лишь деревянные махины, казавшиеся вмерзшими в лед доисторическими животными. «Северная звезда» – фрегат высотой в двухэтажный дом – казалось, готова была взлететь. Лодочки окружали ее, как детеныши мать. Странно, но мы никогда не оставались в этом месте подолгу, не говоря о том, чтобы к чему-либо притронуться. Гнетущее ощущение смерти наваливалось, едва мы ступали на дощатый настил. Будто кровь все еще текла из-под огромного двигателя.

Мы шли молча, и, погрузившись в воспоминания, я вздрогнул, когда Джил вдруг сжала мою руку.

– Слушай, Соммерс… как ты здесь, черт возьми, живешь?

Другой рукой она теребила вытащенный из-под воротника плоский крестик. Я присмотрелся к нему и удивленно спросил:

– Ты… не англиканка?

– Не знаю. – Она фыркнула. – Он у меня с рождения, а так я вообще не любитель церквей.

– И при этом боишься духов? – Я улыбнулся.

– А то. – Она выглядела напряженной. – Как тут тихо…

Впереди мелькнула длинная тень, и Джил шарахнулась ко мне. Я поддержал ее за плечи и поспешил успокоить:

– Кошка. Вот, смотри.

Животное выбралось из-за угла здания, прищурило на нас желтые глаза. Мяукнув, кошка лизнула лапу и побежала дальше. Джил покачала головой.

– Потрясающе. Пусти меня, Соммерс, ты воняешь как спиртовой завод.

Я все еще держал ее за плечи. От нее даже не пахло водкой, только табачным дымом. Лицо было бледным. Наконец разжав руки, я первым пошел дальше.

– А ты пугаешься, как «ба-арышня».

– Какой же ты все-таки нудный. – Она догнала меня.

Я промолчал. Она уже не держалась за меня, но что-то с ее лицом было не так. Неужели вправду боялась? Мы зашагали вперед, постепенно приближаясь к той самой верфи. Силуэты крыш и балок темнели впереди. Я не удержался от усмешки.

– Дальше можешь не ходить.

– Дин! Обратно я тоже не дойду.

Она хмурилась. Я наклонился к ней.

– Как ты можешь быть полицейской, если боишься нечисти? А вдруг придется ловить Джека-Прыгуна?

Она вспыхнула, но промолчала. Пожав плечами, я развернулся и сделал еще шаг.

– Подожди!

Я обернулся. И она вдруг поцеловала меня, увлекая в темноту.

Мы прижались к грязной стене дома: она просто впечатала меня в кирпич лопатками. От удивления я оцепенел и отстранился только спустя несколько секунд. Джил держалась за мой воротник и не сводила с меня глаз. Наконец она опустила их и пробормотала: