– Кажется, я тоже пьяная. Раньше такого не бывало после одной стопки.

Я не знал, что ответить. Кружилась голова, но, скорее всего, причиной был не спонтанный поцелуй, а продолжающееся действие выпитого. Я взял Джил за плечи.

Она по-прежнему не поднимала глаз. Даже в полумраке я видел: у нее горят щеки. Она наверняка ждала каких-нибудь упреков, но у меня их не было, и я сам не понимал, почему. Пустота грызла, ничего нового в сердце не зародилось, не обмерло, но и не вскипело досадливой злостью. Наверное, я выглядел идиотом. Мы стояли в молчании.

– Прости, Дин.

В смущении она словно стала подростком, хотя мы были одного возраста. И почему-то она уже не напоминала бесцветного призрака, каким казалась с первой встречи. Я произнес самые глупые слова, какие только можно произнести в такую минуту, но искренне:

– Ты красивая. Знаешь?

Пальцы зажали мне рот, брови снова сдвинулись, образуя на переносице глубокую морщинку обиды, скорее на себя, чем на меня.

– Не надо этих глупостей.

– Правда.

– Я понимаю, что ты все еще думаешь о своей этой. Пошли. Забудь.

Она освободилась и хотела сделать шаг, но я удержал ее.

– Я…

Закончить я не успел. Джил вдруг потащила в узкое темное пространство между домами. Прежде чем я запротестовал, она глухо прошептала:

– Сипаи.

Прищурившись, я взглянул на набережную. Между мигающими фонарями у Королевской верфи садилась гондола, замаскированная под медицинскую. Мы замерли.

Верх у лодки был поднят, и пока я видел лишь пилота – смуглого человека в темной одежде, нижнюю часть лица закрывала ткань. Двое таких же выпрыгнули из гондолы. Оба были вооружены тальварами, у одного на поясе блестел и револьвер. После промедления показался еще человек – широкоплечий, высокий, судя по бледному лицу, европеец. Глаза у него были завязаны, волосы неряшливо отросли. В Лондоне таких причесок уже не носили.

Гондола поднялась и вскоре скрылась за дальними доками. Пленник безропотно позволил индийцам встать справа и слева. Они поспешили к верфи, подталкивая его; издали я плохо видел мужчину, но неожиданная мысль заставила напрячь зрение. Этот оттенок волос, эта комплекция…

– Джил, – прошептал я. – Похоже… это Джеймс Сальваторе.

Она только кивнула. Глаза сузились; теперь она пристально смотрела на удаляющихся людей. Когда я сделал шаг, она еще крепче вцепилась в меня.

– Даже не думай. Они снесут твою башку на подлете.

Сипаи подошли к воротам верфи, тут же они распахнулись. Я проводил силуэты глазами.

– Ее же осматривали…

– Видимо, плохо осмотрели. – Джил пожала плечами. – Сунули нос, и все.

Я промолчал, вспоминая. Ворота были не единственным способом попасть в огромную залу, заполненную устарелым оборудованием и недостроенными кораблями. В детстве мы лазали по-другому. Я оглядел стену слева от ворот, в тени, и нашел то, на что и надеялся, – ржавую лестницу на крышу. Я взглянул на Джил.

– Стой здесь. Если что, беги. – Она хотела возразить, я чуть повысил голос: – Приказ.

Она, белая как полотно, кивнула, прошептав:

– Удачи, Соммерс.

Сердце колотилось: возможно, пространство перед воротами просматривалось. Внимательный взгляд мог заметить меня даже в тени у стены, но, кажется, мне повезло. У лестницы я обернулся и не нашел Джил, – значит, хотя бы она была в безопасности. Взявшись за перекладину, я полез как можно быстрее, вспоминая, с какой легкостью делал это в детстве. Правда, с того времени ступени успели здорово заржаветь и еле выдерживали мой вес. К тому же я потерял сноровку, а выпитое в баре сказывалось на координации.

Наконец я достиг крыши, опустился на колени и медленно, осторожно двинулся по ней, стараясь производить поменьше шума. У меня была цель – огромное верхнее окно. Возле него я замер и наклонился, молясь, чтобы тем, кто внутри, некогда было поднимать головы.

Сипаи сновали по помещению. Сначала я не мог понять, что они делают, и только спустя полминуты догадался. Они отдирали от гондол обшивку – с удивительной легкостью. То же они делали с большим кораблем, и наконец я увидел то, чего не мог представить даже в фантазиях. Пожалуй, никто не мог.

Под досками «Северной звезды» вместо деревянного остова проступал блестящий металл. Мачты и низко спущенные паруса скрывали стальные конструкции. Там, где должны были находиться бортовые иллюминаторы, виднелось стволы; я узнал пулеметы – редкое оружие, не успевшее еще громко заявить о себе, но обещающее вскоре сделать это. Гондолы тоже были железными, имели оружейные установки. Корпуса отражали тусклый свет. Я отпрянул. Не может быть…

Я снова осторожно глянул в окно, теперь ища пленника. Он стоял у правого борта, устало заложив за спину руки. Рядом на полу белели чертежи, но он о них явно забыл.

Он поднял взгляд; наши глаза встретились. На бледном лице отчетливо виднелся багровый рубец – от удара то ли хлыстом, то ли клинком. Мужчина смотрел сквозь меня, будто не видя.

– Мы вас спасем, – прошептал я.

Он не слышал и, наверное, не мог даже прочесть по губам, только кивнул и опустил голову. Боясь, что он выдаст мое присутствие, я отполз от окна и быстро пересек крышу. У лестницы я замер, но тут же Джил махнула из-за угла. Путь был свободен. Я спустился и бросился к ней. Не останавливаясь, схватил за рукав и побежал дальше, вглубь проулка. Она ни о чем не спрашивала, – неслась следом, иногда испуганно оглядываясь.

Я искал людную улицу, надеясь, что если сипаи меня и заметили, то выдавать свое присутствие не посмеют. Судя по всему, корабли были еще не совсем готовы. Но к чему?

Впереди застучали копыта. Мы выскочили в просвет и оказались у маленького рынка, уже закрывающегося, но все еще оживленного. Я остановился и обернулся к напарнице.

– Планы изменились. Мы возвращаемся в Скотланд-Ярд.

[Падальщик]

«…И упокой Господь его душу».

Слова из чужой жизни, из другого века. Стенания давно мертвых людей, на которых мне должно было быть плевать. Но ненадолго я словно куда-то провалился, даже потерял дар речи. Кристоф Моцарт и графиня I смотрели на нас: перед ней стояла музыкальная шкатулка, он держал серебряный скрипичный ключ. Они чего-то ждали. И, кажется, им тоже трудно было заговорить.

– В горле пересохло, – выдавил я.

Хозяйка дома сама наполнила мою чашку. Сухая рука с крупным цитриновым перстнем не дрожала. Я видел, как напряженно смотрит за каждым движением Эгельманн. Боялся, что она меня отравит, или удивлялся такой сдержанности? Он тоже ничего не говорил.

За окном темнело, но графиня не зажгла газовых светильников. Вместо них слуга принес свечи, не меньше дюжины, и теперь они бросали рваные блики на наши лица. По стенам скакали бешеные тени. Если двое сумасшедших хотели напугать нас, им почти удалось. Сальери довольно живо написал о черном человеке. Слишком живо.