– Все время так не будет, – отвечает Мэриен.

– Не будет, – соглашается Эдди.

Они поселились в лагуне, в крытом соломой маленьком постоялом дворе на сваях, где останавливались во время пробного полета.

– Празднуете? – спрашивает их хозяин. – Первый день нового года? Там по дороге паб.

Он служил в строительном подразделении флота, помогал строить эту взлетную полосу и вернулся сюда после войны. Тут рай, заявил он, уверенный, что никто даже не спросит почему.

Эдди в паб не хочется.

На закате он плавает в лагуне. На плоской, стеклянной поверхности воды отражаются первые немногочисленные звезды, пылающее розово-фиолетовое небо. Он видит далекое белое волнение разбивающегося о рифы прибоя и слышит приглушенный, с опозданием доносящийся рев океана, просящегося на сушу. Песчаное дно лагуны усеяно мертвыми кораллами и так плотно населено черными трепангами, что почти невозможно сделать шаг, не почувствовав чавканье под ногами.

Эдди продал синий «Кадиллак» какому-то скользкому калифорнийскому юристу, который теперь, ни о чем не подозревая, носится по Лонг-Бич в фетише утраченной любви.

Стоя в воде по пояс, Эдди закрывает глаза. До того как зайти в воду, он выпил немного рома. Ему кажется, он чувствует вращение планеты. Огромность океана тревожит. Кое-что он не может рассказать Мэриен. В войну он больше всего боялся утонуть – больше пожара на борту, больше нераскрывшегося парашюта.

Он старается думать о том, что за ближайшая суша в том направлении, куда он смотрит, примерно на восток. Может быть, какой-нибудь крошечный остров, но вероятнее, Южная Америка, в тысячах миль.

«Штурман, – говорилось в руководстве Авиации сухопутных войск, – направляет воздушное судно из точки в точку над поверхностью земли. Это искусство называется воздушной навигацией». Ему нравилось слово «искусство», нравилось подчеркивание. Нравилась мысль о том, что именно он «направляет» воздушное судно. Махнув рукой на уроки пилотирования и угрюмо переместившись в класс штурманов, он узнал много понравившихся ему слов. Астрономическое наблюдение. Счисление координат. Снос. Вектор. Точка отсчета.

Значки усыпали карты. Города. Аэродромы. Действующие и заброшенные железные дороги. Настоящие и высохшие озера. Овал означал ипподромы, значок, похожий на журавля, – нефтяные вышки, красная звездочка – проблесковые маяки. Аккуратные, симпатично простые сокращения. Пока его не сбили, он верил в свое искусство, в подлинную связь трехмерного пространства с типографскими картами, в возможность точно указать: «Мы находимся здесь». Но после войны, куда бы он ни попадал, Эдди казалось, что он застрял, брошен, не может шевельнуться. Должна быть еще другая линия движения, которую он пока не нашел, больше уравнений, помимо известных ему, а под доступным картированию миром – другое, ускользающее измерение.

Мы вынуждены пропустить почти все. Например, над Африкой пролетим только по полосе шириной в размах наших крыльев и увидим горизонты только под одним углом. На востоке останутся невидимками Аравийский полуостров, Индия, Китай, а также огромный раскинувшийся советский медведь с европейской мордой и азиатским задом. Мы не увидим ни Южную Америку, ни Австралию, ни Гренландию, ни Бирму, ни Монголию, ни Мексику, ни Индонезию. По большей части мы будем видеть воду, жидкую или замороженную, потому что больше там почти ничего нет.

МЭРИЕН ГРЕЙВЗ

Оаху, Гавайские острова

21°19 ʹ N, 157°55ʹ W

3 января 1950 г.

Полет – 4,141 морских миль

Калеб опять отрастил длинные волосы, но теперь чаще забирает их хвостом на затылке, а не заплетает в косу. Когда он ведет грузовик по наветренному берегу и что-то напевает, пряди липнут к лицу. Мэриен не может найти слов. Из ее окна видна бесформенная черная вулканическая скала, выросшая из воды и раздирающая волны в белые лоскуты. Она высовывает руку, и ветер напруживается под ней, как спина кошки. Со стороны Калеба – выщербленная стена скал, отвесный зеленый горный хребет острова.

Маука. По направлению к горе. Макаи. По направлению к морю. Гавайские слова, которым обучил ее Калеб.

Они с Эдди думали пролететь от Эйтутаки до Гавайев за один присест, но все-таки решили остановиться на полдороге, приземлившись на острове Рождества архипелага Лайн, плоском атолле, по форме напоминающем огромный тромбон, почти голом, не считая кокосовых пальм, нескольких деревень и оставшейся с войны взлетной полосы. Повсюду ползали сухопутные крабы. Они провели здесь ночь и вылетели до рассвета. Ей нравится, что Оаху массивный, высокий, одет в лохматую шубу сочной зелени.

Калеб везет ее посмотреть ранчо, где подрядился ковбоем, паньоло. Приехав на остров, он сначала работал на плантации таро, но здесь ему нравится больше. Мэриен обратила внимание на фотографию у него дома, где Калеб сидит на лошади, а вокруг шляпы намотана гирлянда из розовых цветов.

Калеб останавливается у низких ворот на пять перекладин, Мэриен выходит из машины, открывает их, а когда грузовик проезжает, закрывает. Когда она опять забирается в кабину, Калеб говорит:

– Эдди вроде нормальный.

Эдди заявил, что хочет поспать, и остался у Калеба в маленьком синем домике на сваях у самой воды. Мэриен считает, он специально дал им время, но еще подозревает, что не горит желанием общаться с человеком, которого Мэриен предпочла Рут.

– Без него я бы потерялась. – Мэриен сама себе улыбается. – Штурманские шутки. Мы приехали?

Пересекающий впереди грязную дорогу всадник поднимает руку. Маленькое пастушье седло плоское, покрыто шерстяным одеялом.

– Этот парень был на Ута Бич, – объясняет Калеб. – Видишь, шляпа сидит смешно, ему отстрелили ухо.

Все остальные паньоло – урожденные гавайцы, продолжает он, но его терпят, поскольку он умеет обращаться с лошадьми и только наполовину белый, а еще поскольку стало известно о его военном прошлом.

Главный дом на ранчо – низкий, длинный, из блоков кораллов, крыша выстелена красной плиткой – стоит под горами на волнистом, невероятно ярком зеленом газоне. Кроны гигантских саманов покрывают его идеальной формы куполами.

Калеб проезжает мимо дома в узкую лощину, петляет по лабиринту огороженных пастбищных участков и останавливается у конюшни.

* * *

Он надевает на лошадей веревочные уздечки, даже не подумав о седлах. Прежде чем сесть верхом, снимает ботинки и велит Мэриен сделать то же самое. Она понимает почему, только когда они, проскакав обратно тем же путем, макаи, пересекают дорогу, идущую вдоль берега, и Калеб заходит прямо в воду. Плечи низкорослой норовистой чалой кобылы гуляют перед коленями Мэриен. Ее голые ноги болтаются под животом лошади, и вдруг та переходит на торопливую, тряскую трусцу, не желая отставать, ржет лошади Калеба, бежит за ней в воду. Мэриен не сидела верхом, с тех пор как ушла от Баркли. Она теряет равновесие, выпрямляется. Кобыла бредет по низкому прибою, напряжением преодолевая тягу воды, белые брызги разбиваются о ее грудь. Погрузившись по пояс, Мэриен чувствует, что лошадь подняла ноги со дна. Некрупный торс поднимается, и Мэриен вытягивается на спине лошади, отпустив поводья, ухватившись за медную гриву. Голова лошади высоко над водой, она тихо фырчит в такт движениям ног.

– Она плывет! – в восторге кричит Мэриен Калебу.

Тот оборачивается. Из-под шляпы искрится прежнее веселье, уверенность, что она его любит.

– Чего ты разлеглась?

Она чувствует ребра, мышцы лошади, ее бьющееся сердце, все это знакомо с детства. Она все тот же ребенок, таскающийся по горам на старом, любимом, умершем Фидлере, одна или прижавшись к брату, его сердце тоже бьется, легкие работают. Ее другое «я» полностью погрузилось в прохладный Тихий океан; вода нежно, но настойчиво тянет ее, поднимает с лошади, отделяет от животного, которое так серьезно, старательно плывет. Куда она, лошадь? Туда, где лошадь Калеба. Они параллельно плывут к берегу. Скоро Калеб поворачивает обратно в воду.

Ее тело – развилка. К морю. К горам. К небу. К лошади. К мужчине.

* * *

Спальня Калеба наверху, под островерхой крышей голые балки. За окнами пальмы опустили длинные тяжелые листья; у рифа плещется прибой. Темный мир свернулся вокруг маленького синего дома на острове.

– Ты думаешь, я стал мягким? – спрашивает Калеб.

Мэриен голая полулежит на боку, подложив под себя подушки, ее обдувает ветер, проникающий сквозь жалюзи на окнах. Калеб