из Барроу, на Шпицбергене пообещали всяческую помощь, и теперь диспетчер говорит Эдди, что небо ясное и все в Баренцбурге и Лонгьире включат для них свет.

Нацисты дважды занимали Шпицберген, чтобы разместить там метеостанции. Свободные норвежцы скользили по глетчерам на своих лыжах, гоняясь за радиосигналами, то возникавшими, то пропадавшими, как болотные огоньки, и иногда не находили никого, а иногда находили и убивали немцев на ключе. Подводные лодки доставляли на северные острова все больше немцев. Позже всех остальных в войну сдались немцы на Шпицбергене. Через четыре месяца после Дня Победы. Они сдались бы раньше, но никому не было до них дела.

Мэриен летит с запада, низко над водой, над ледяным устьем Ис-фьорда, по бокам высятся плосковерхие белые горы. Они пролетают над огнями советских поселений в Баренцбурге, его жители занимаются добычей полезных ископаемых. Замерзшая поверхность фьорда в блестящих пятнах: снег выдуло до тонкого слоя. Они пытаются сесть в долину недалеко от Лонгьира, Адвентдалене, где люфтваффе построил взлетную полосу.

Калеб подарил ей морских дьяволов, сказав тем самым, что любит. Он знал, как говорить с Мэриен, чтобы та его услышала. Они с Эдди вылетели двадцатого января, получив известие о пересечении – наконец-то – замешкавшимся «Норселом» Южного полярного круга и приближении его к Антарктиде. Когда Мэриен уезжала в аэропорт, разумеется, безо всяких «до свидания», Калеб был на ранчо. Их любовь значила все, изменить не могла ничего. Их траектории будут тянуться дальше, любовь не сможет их согнуть.

Мэриен опускается к маленькому заливу Ис-фьорда, пролетает над скученными желтыми огнями Лонгьира, шаткими деревянными постройками и канатными дорогами, по которым вагончики ездят на рудники. Полет над Северным полюсом, звезды, рассветы, лед уже приняли разобщающую странность сна.

Узкая долина в дымке. В одном из рудников еще тлеют угли, подожженные снарядом немецкого линкора. Там, где горят сигнальные шашки, они приземляются на мягкий снег. Поприветствовать их собралась толпа.

Испытывая неподдельный страх, вы чувствуете настоятельное желание отщепиться от своего тела. Отдалиться от того, что причиняет вам боль и ужас, однако это и есть вы. Вы на борту тонущего корабля, но вы и есть корабль. Вместе с тем во время полета страх непозволителен. Полностью пребывать в себе – ваша единственная надежда, а еще нужно добиться того, чтобы и самолет стал частью вас.

МЭРИЕН ГРЕЙВЗ

Мальмё, Швеция

55°32 ʹ N, 13°22ʹ E

2 февраля 1950 г.

Полет – 10,471 морских миль

Эдди в постели, в темном гостиничном номере, под горой одеяла из гусиного пуха. Каким-то чудом он в тепле, жив и здоров. За окном на небольшую городскую площадь падает снег, набухая ровным слоем, маслянисто-желтым в свете уличных фонарей. Дома узкие, с крутыми крышами и аккуратными рядами окон, на козырьках снег.

Они планировали лететь в Осло, но из-за грозы посадка оказалась невозможной.

– А куда? – крикнула Мэриен, перекрывая грохот и скрежет самолета, и Эдди, подойдя к картам, ткнул пальцем на южную оконечность Швеции – Мальмё.

По крайней мере, они полетят не над водой. Если разобьются, думал он, пожалуйста, пусть на твердой земле. По радио, сквозь волны помех, он по крупицам собрал информацию: условия в Мальмё неважные, но не смертельные. Кое-как нашел аэродром. Кое-как Мэриен посадила самолет. Аэропорт Буллтофта. Во время войны Эдди слышал, что поврежденные истребители вынужденно садились там, не летели обратно в Англию.

Мягко падающие снежинки, крошечные частички оледеневшего кружева, просеивающиеся сквозь свет фонарей, кажутся такими нежными, невинными, но это посланцы черного слепого бешенства, которое даже сейчас висит над аккуратными крышами, благочестивыми шпилями и точными башенными часами. Он видел, как хлопья носятся и роятся вокруг самолета, яростно бросаясь на него, а теперь мирно укрывают площадь, накапливаясь безобидной пылью, выбитой из неба.

На теле должен быть какой-то шрам, оставленный грозой, думает Эдди, какой-то след, помимо холода. Он просидел целый час в почти обжигающей ванне, но шрам никуда не делся. Как могут две столь разные точки пространства существовать рядом, одна над другой? То, что он видит вокруг – постельное белье, горячая вода, выключатели и обогреватели, – фрагмент тщательно выстроенной, приятно убедительной и совершенно бессмысленной иллюзии надежности, прочности.

* * *

В Гонолулу, в конце китайского квартала, он нашел дешевую гостиницу. Выцветшие якоря и гавайские танцовщицы облепили окна тату-салонов. В продуктовых магазинах и лавках специй под вывесками с чужеземными иероглифами выставили перекореженные корешки и банки с неизвестными порошками. Во влажном тропическом воздухе витало зловоние: гниющие фрукты, следы от потоков речных нечистот.

Надо было видеть это место во время войны, сказал ему бармен. В баре не протолкнуться от моряков, очереди в бордели на всю улицу, все оттягиваются с самого утра.

– А что делать? Свет-то отключали, – пояснил он. – Теперь бордели закрыли, хотя сутенеры, по-моему, ничуть не лучше, но, если хочешь, могу познакомить с симпатичной девушкой.

– Нет, спасибо, – ответил Эдди, глядя бармену в глаза. – Не в моем вкусе.

Бармен понизил голос, наклонился ближе:

– Если хочешь еще чего-нибудь, загляни в «Кокосовую пальму».

После второго посещения «Кокоса», как заведение называлось в народе, он повел парня к себе в гостиницу. Энди, потерявший во время высадки в Нормандии левую руку, учился в Гавайском университете на грошовую правительственную стипендию и предложил Эдди показать город. Они лежали на мелком белом песке пляжа, поднимались на красноземные холмы, чтобы посмотреть стрелковые окопы времен войны, ели толстые блины из орехов макадамии с соусом из маракуйи.

– Зачем тебе понадобилась кругосветка? – спросил Энди, когда они загорали на верху одного из окопов.

Под голыми спинами горячий бетон. Энди заложил руки за голову. Безволосая культя время от времени все еще поражала Эдди.

– Ей нужен был штурман. Мне было скучно.

– Скучно. Ну да. Если скучно, можно сходить в кино. Ты действительно хочешь лететь?

Внизу до горизонта раскинулся океан. Эдди боялся предстоявших им длинных перелетов над водой: до Кадьяка, до Норвегии, до Антарктиды, до Новой Зеландии.

«У человека нет шестого чувства, которое, судя по всему, ведет морских птиц тысячи миль над океаном, где нет дорог». Первая фраза из руководства Авиации сухопутных войск. Но иногда Эдди подумывал, что, может, у него как раз есть недостающий инстинкт. В воздухе он точно знал, где находится, хотя не мог бы доказать или объяснить, откуда ему это известно.

– Мне хотелось попробовать что-то по-настоящему трудное, – ответил он Энди. – Не в человечески-эмоциональном смысле, а в практически-техническом. Ты всегда находишься где-то, только надо понять где. Место, куда ты хочешь отправиться, существует. Ты просто должен его найти.

Как-то вечером, когда они вышли из «Кокоса», за ними двинулась группка моряков. Эдди велел Энди не оборачиваться. Тот и не оборачивался, но один из моряков бросил в них бутылку, ударившую Энди по спине, и теперь уже пришлось обернуться Эдди. Энди удрал, правда, Эдди не особо возмутился.

Он нанес несколько неплохих ударов – по крайней мере, если судить по костяшкам на руках, – но один матрос шандарахнул его по голове чем-то тяжелым, и он очнулся некоторое время спустя в грязном переулке между китайской книжной лавкой и рыбным магазином. Открыв опухшие веки, увидел размытое зеленое пятно, медленно ставшее отражением неонового попугая в вонючей рыбной луже, хотя Эдди не мог вспомнить слово «попугай» или понять, почему оное существо должно светиться на земле.

В грозу, когда они летели в Мальмё, Эдди было страшно, но он не думал, что когда-нибудь доведется испытать такой страх, как когда он, уничтоженный, пришел в себя в китайском переулке. Во время грозы он вцепился в сетку удерживающих планету широт и долгот, но тут навалился такой ужас, как если бы его завернули в мешок, связали цепями и бросили в темную воду; безысходность была абсолютной. Гроза, даже убив, не имела бы над ним такой власти, как этот переулок.

Эдди проваливается в сон и резко просыпается: ему снились зеленые огни, которые могли оказаться как полярным сиянием, так и неоновым попугаем.

Утром он сосредоточится на ванной, кофе, раздумьях, какой сорт шведского джема намазать на тост. Будут слабеть, отступать воспоминания