о том, как на самолете наподобие ненужных доспехов нарастал лед – зловредная кристаллическая смирительная рубашка, как «Пилигрим» становился вялым, тяжелым, с каким трудом пыхтели двигатели. Мэриен и Эдди висели на волоске, казалось, их участь решит вес еще одной снежинки, однако они все же коснулись земли в Буллтофте. Потом теплая гостиница, белая постель, невинный снег.

До встречи с Мэриен у него была неделя, чтобы прийти в себя в обшарпанной гостинице Гонолулу, и ему действительно стало значительно лучше, оставался только побледневший синяк под глазом и беспокоили головные боли, непредсказуемыми волнами перекатывавшиеся в мозгу. Мэриен с беспокойством посмотрела на него, спросила, все ли в порядке, и больше не заговаривала на эту тему. Он решил, что все ее мысли о Калебе. Больше он в «Кокос» не ходил и Энди не видел.

Из Мальмё они полетят в Рим, оттуда через море в Триполи, а потом на юг, во влажную экваториальную жару, во все удлиняющиеся дни.

Я смотрю вперед, там горизонт. Я смотрю назад. Горизонт. Что в прошлом, то пропало. Я уже потеряна для моего будущего.

МЭРИЕН ГРЕЙВЗ

Кейптаун, Южная Африка – Модхейм,

Земля Королевы Мод, Антарктида

33°54 ʹ S, 18°31ʹ E – 71°03ʹ S, 10°56ʹ W

13 февраля 1950 г.

Полет – 18,331 морских миль

В половине третьего ночи звонок. Комната Мэриен на втором этаже маленькой гостиницы возле аэропорта Уингфилд, но отдаленного звука снизу достаточно, чтобы ее разбудить. Даже во сне она ждала. Когда ночной дежурный стучит в дверь, она одета. За окном ясная летняя ночь.

– Звонили с аэродрома, – говорит дежурный. – Сказали… – Дежурный смотрит на клочок бумаги: – Сказали, морось сообщает, что погода наладилась. – Он поднимает голову: – Надеюсь, вы понимаете, о чем речь, потому что так сказали.

– «Норсел». Что-нибудь еще?

– Там сказали, морось говорит, вроде все стабильно, насколько они могут судить, но чтобы я обязательно вам сказал, что могут они не очень хорошо и если вы все-таки собираетесь лететь, то лучше вылетать как можно скорее. Хотя человек, который звонил, сказал, что лично он советовал бы вообще не лететь.

– Пожалуйста, позвоните туда, – просит Мэриен, – и скажите, мы уже в пути. И еще попросите найти какие-нибудь корабли на юге и узнать метеообстановку.

Дежурный, высунув кончик языка, записывает и спускается по лестнице. Комната Эдди рядом, и Мэриен прислоняет ухо к стене, слушая, что там происходит. Он не мог не проснуться, но тишина полная. Пожалуйста, думает она, почти умоляет, пожалуйста, окажись там.

Они прибыли в Кейптаун девятого февраля, а на следующий день норвежско-британско-шведская антарктическая экспедиция, после того как ее несколько раз отталкивали ледяные массивы, наконец высадилась на берег. До этого – в Риме, Триполи, Либревиле, Виндхуке – Эдди взял в привычку пропадать. Мэриен полагает, его потрясла гроза над Шпицбергеном, а может, перемена как-то связана с событиями в Гонолулу, оставившими синяк под глазом, – что бы там ни случилось. На Аляске он вроде был в порядке, над Северным полюсом летел в прекрасной форме, но после Мальмё все норовил улизнуть из гостиниц, иногда на всю ночь. Она не может быть уверена в его возвращении.

Мэриен старалась увлечь его последними антарктическими планами, спрашивала, что он думает о ее бесконечной нервной возне с расчетами груза и топлива (мучительной неизвестности добавляли лыжи и сила их сопротивления), но Эдди отвечал кое-как, безразлично, даже резко, как будто она приставала к нему с пустыми, незначительными вопросами. Казалось, он не хочет иметь ничего общего ни с ней, ни с ее картами и карябающим карандашом. Наконец в Кейптауне она велела ему прекратить гулянки. Время уходит. Они должны быть готовы вылететь в любой момент.

Мэриен стучит в дверь.

– Войдите, – тут же отвечает Эдди.

Он сидит на кровати, полностью одет. Кровать нетронута.

– Ты спал? – спрашивает она с порога.

– Не знаю. Нет. Немного. Ночью у меня было предчувствие. Пора?

– Погода наладилась.

Он смотрит в пол, стискивает, ломает свои большие руки.

– Тогда сейчас. Часа через три поднимемся. Часов тринадцать в воздухе. Может быть уже совсем темно, когда доберемся. Все что угодно может быть.

Мэриен подавляет нетерпение. Неужели Эдди думает, что она этого не знает?

– В какой-то момент надо взять и прыгнуть.

Он смотрит на нее, жалкий, умоляющий:

– Я не знаю, смогу ли.

– Ты хочешь сказать, что не собираешься лететь? – она изумлена.

Эдди мотает головой:

– Я хочу сказать, что не знаю, смогу ли найти дорогу.

Мэриен заходит в комнату, подсаживается к нему.

– Если кто и сможет, так это ты.

– Не слишком надежная гарантия.

– Никаких гарантий и не было. Нам обоим следовало принять, что у второго может не получиться.

– Я боюсь.

– Гроза?

– Она, конечно, не способствовала, но скорее накопилось. Я думал, что привыкну к долгим перелетам над водой, но не получилось. – Он осторожно прижимает пальцы к вискам, в лице проступает боль.

– Ты в порядке?

– Просто голова болит. Пройдет. – Эдди достает из кармана флакон с аспирином, разжевывает две таблетки.

– До Шпицбергена ты был великолепен. – Она словно напоминает упрямому ребенку, что еще вчера он с удовольствием ел то же самое блюдо.

– Там было другое.

Несомненно. Возле Северного полюса правила навигации изменились, но все-таки у них имелись приличные карты, радиосвязь в Барроу и Туле, им надавали множество советов, их ждали в Лонгьире. Им также повезло с небом, оно оставалось ясным, светили звезды, Эдди мог ориентироваться по ним. На юге у него будут прискорбно фрагментарные карты, не будет навигационных сигналов и звезд – кроме солнца, которое, вероятно, часто будет закрыто из-за пагубных, часто меняющихся метеоусловий.

– Я много думал о том, что все может полететь к чертям, – говорит Эдди. – Но еще о том, что будет, если все пройдет хорошо. Ты думаешь про потом?

– Я стараюсь жить день за днем. Один перелет, одна посадка.

Она чувствует, что Эдди на грани распада, но не может оценить серьезность проблемы, так структурный дефект самолета может привести к трагедии, а может и не привести, зависит от уровня нагрузки. Он наклоняется, ставит локти на колени, обнимает большими руками большую голову.

– Я втянула тебя? – спрашивает Мэриен.

– Нет. – Он снова мотает головой: – Нет, я сам решил. Мне нужно было… Нужно было что-то, и я подумал, может, вот оно.

– Мы уже столько прошли, – тихо умоляет она. – Еще немножко полетать. Земля, вода, лед – на самом деле, одно и то же.

Конечно, ложь. Они полетят навстречу страшной опасности. Он знает не хуже нее, но ей все равно. Ей уже трудно представить себе, как это – когда не все равно. Она закостенела внутри. Важен только полет.

Она знает, что Эдди знает, что она лжет, но вдруг он говорит:

– Ты права.

Ей не терпится на аэродром.

– Ты готов?

Эдди поднимает голову. Вид у него измученный.

– И всегда буду готов.

* * *

Они поднимаются в воздух на рассвете, плавно сворачивают на юг, бросают последний взгляд на Столовую гору, освещенную косым розовым светом восходящего солнца. По воде бегут бесконечные белые барашки. «Пилигрим» трясет на ветру. Пока не набрали высоту, Мэриен слишком жарко в шерстяной одежде. Она не может себе представить, что ей понадобятся оленья парка, унты и толстые носки, лежащие на сиденье второго пилота, но очень скоро не сможет представить, как без них.

Через два часа внизу образуется тонкий покров тумана, кое-где рваный. Впереди поднимается стена облаков, серая, плотная, слишком высокая, чтобы перелететь сверху. Они входят в блеклую неизвестность.

Время от времени Эдди приносит записки с корректировкой курса. Она ничего не может считать по его бесстрастному лицу. Пытается передать ему свою депешу, весточку веры: он найдет дорогу. Возможно, внутри у него срастется, когда они замкнут круг. В шестом часу облако сверху начинает светлеть, редеть, белизна трясется и гремит, потом самолет чудесным образом выбрасывает в открытое небо, его брюхо скользит по белому. Эдди кладет записку. «ТН – 30». Точка невозврата через тридцать минут.

Он не предлагает повернуть назад,