Из автобиографии Стуре Бергваля:

«Я думал об убийстве Томаса Блумгрена, которое произошло в Смоланде в те самые выходные, когда была моя конфирмация. На сеансе я намекнул на то, что, возможно, причастен к этому преступлению. Если взять это на себя, то, может, они будут меньше думать об убийстве Юхана [Асплунда]? Томаса убили в середине 1960-х, и дело, вероятно, давно закрыли по истечении срока давности.

[…]

Свободное передвижение давало мне возможность отправиться в Стокгольм. Там я хотел узнать об убийстве Томаса Блумгрена. Быть может, если я смогу больше рассказать о нём, они, наконец, перестанут расспрашивать о Юхане Асплунде.

[…]

Я никак не мог собраться с мыслями. С одной стороны, мне хотелось как-то выкрутиться из сложившейся ситуации и представить более-менее внятную историю о Томасе Блумгрене, чтобы полиция занялась этим закрытым делом и перестала копаться в деле Юхана Асплунда. С другой стороны, мне хотелось выдать себя, дать понять, что мой рассказ был выдумкой. Я надеялся, что всё это наконец прекратится. Но я боялся разочаровать Челя Перссона, он слишком много для меня значил, и я не мог потерять ещё и его.

[…]

Я надеялся, что о признании в убийстве Юхана Асплунда забудут, когда я расскажу о Томасе Блумгрене. Но вышел логический кульбит: моё признание в убийстве Томаса лишь подтвердило, что я — убийца. Теперь о Юхане Асплунде им хотелось узнать ещё больше».

КАКОВА БЫЛА РЕАКЦИЯ ВРАЧЕЙ, КОГДА СТУРЕ БЕРГВАЛЬ НАЧАЛ ПРИЗНАВАТЬСЯ В УБИЙСТВАХ?

Из интервью программе «Нюхетсморгон», 17 сентября 2016 года:

«Они отреагировали с большим энтузиазмом! Расскажу про первый раз, когда мы ездили в Сундсвалль на нечто вроде следственного эксперимента, который, однако, не дал никаких результатов. Когда мы возвращались в Сэтер, то остановились в ресторане, чтобы отметить удачное завершение дня. Я мог выбрать всё что хотел. А закончился ужин речью главного врача: «Ну, а теперь настала пора заказать всем по сигаре, чтобы отметить наш успех». Мы праздновали, что у меня хватило мужества выпустить [существовавших во мне] демонов.

Борьба была тяжела. Постепенно я и сам начал верить в то, что совершил убийства, — терапия оказывала на меня огромное влияние. Но между сеансами наступали моменты прояснения, и я вдруг понимал: я не мог ничего совершить. И испытывал невероятную боль. Но в итоге я всё же поверил в это, да. И именно поэтому несколько раз пытался покончить с собой».

Из автобиографии Стуре Бергваля:

«В апреле 1995 года, после допроса об убийствах на озере Аппояуре, ко мне зашла Ева. Её лицо было красным, и она тяжело дышала.

— Петера больше нет, — сказала она.

— Нет? — переспросил я, ничего не понимая.

— Да, в субботу он покончил с собой.

Ева присела на кровать.

— Если бы только Петер смог вспомнить, как над ним издевались в детстве, он бы продолжал жить. Он не смог подойти к процессу со всей ответственностью, не копался в себе, не пытался извлечь из памяти детские воспоминания.

— Но ведь нельзя со всей уверенностью утверждать, что у него было тяжёлое детство? — я не мог не задать этот вопрос.

Ева с удивлением взглянула на меня:

— В смысле? Если бы это было не так, разве бы он покончил с собой? — ответила она резко. — Без сомнений, в детстве он столкнулся с насилием.

— Да, конечно, — пробормотал я».

«Я сказал Сеппо, что больше не в силах выносить всё это и хочу вернуться в Сэтер. У меня не было сил.

— О, это появился Симон, — отметила Биргитта. — Просто потрясающе, что вы не превращаетесь при этом в Эллингтона или Нану!

Она сделала запись в своём дневнике и прижала его к груди:

— Когда мы найдём Юхана [Асплунда], вы станете свободным, — добавила она и погладила меня по влажному лбу.

Ко мне подошёл Свен-Оке и обнял меня.

— Надеюсь, вы сможете поспать по дороге домой, — сказал он. — Великолепный день, и вы почти дошли до места!

Я сел в машину. Перед тем как снять куртку и накрыть ей голову, я проглотил две таблетки “Ксанора”, которые мне протянул Бенгт.

— Я запутался, — прошептал я ему, когда он давал мне лекарства.

— Разумеется, — ответил он. — Вы ведь только что вновь пережили забытую травму».

Из интервью газете «Экспрессен», 15 сентября 2016 года:

«В Сэтерской клинике мы жили в изолированном мире. И если терапевту удавалось из меня что-то выудить, если я произносил что-то, что вызывало её интерес, то в дальнейшем я просто не мог найти в себе силы признаться, я боялся разочаровать терапевта или кого-то ещё. То же самое было и с полицией. Я был не в состоянии видеть разочарование в их глазах. К тому же, я очень боялся лишиться свободного доступа к бензодиазепинам».

Из интервью программе «Нюхетсморгон», 17 сентября 2016 года:

«В своей книге я рассказываю о том, насколько мне было плохо. Я страдал от психоза, но мои слова в остром психотическом состоянии толковали совершенно иначе. Однажды мне привиделся орёл, державший белую лисицу, и я сказал Сеппо: “Лис должен быть рыжим”. А он решил, что я указываю на тайник. Вот какое безумие творилось».

ВЕРИЛ ЛИ СТУРЕ БЕРГВАЛЬ В ТО, ЧТО СОВЕРШИЛ УБИЙСТВА?

Из интервью, опубликованного на канале «GeWe» 8 июля 2015 года:

— Вы верили в то, что совершили убийства?

— Я знал, что лгу. Я знал, что мои признания в совершении убийств и описанные мной события из детства — неправда. Но в то же время в состоянии наркотического опьянения я был способен перенестись туда, «прочувствовать» эти убийства. Правда и вымысел переплелись, и различить их было уже невозможно.

— Но вы ведь превратились в «серийного убийцу».

— Да, и у меня появились некоторые обязательства: от меня постоянно чего-то ожидали, терапевтические беседы не должны были быть напрасными. А потом появились газетные заголовки о том, что я серийный маньяк, и мне в какой-то степени пришлось соответствовать созданному образу, которым здесь так гордились. Невероятно гордились. Уже в 1994–1995 годах тут заговорили о том, что Сэтерская клиника станет лидирующей в Швеции — и всё благодаря моим убийствам.

Признаться во вранье мне казалось куда более позорным, нежели продолжать придумывать истории. Не стоит забывать и о моём состоянии тревоги и страха: я до ужаса боялся потерять доступ к наркотикам.

— По делу об убийстве Йенона Леви вас допрашивали четырнадцать раз. Вы считали себя виновным?

— Если честно, нет. Хотя были моменты, когда я спрашивал себя: «А вдруг это я его убил?» Но при этом