я знал, что это не так. Я иногда просыпался ночью от собственного крика: «Нет, это не я!»

ПОЧЕМУ НА СУДАХ СТУРЕ БЕРГВАЛЬ ОПИСЫВАЛ ЧУДОВИЩНЫЕ ПОДРОБНОСТИ УБИЙСТВ И КАК ОН САМ К ЭТОМУ ОТНОСИЛСЯ?

Из интервью, опубликованного на канале «GeWe», 8 июля 2015 года:

— К этому располагала терапия. Надеюсь, когда решения будут пересмотрены, мы сможем указать и то, насколько важную роль во всём этом сыграла именно терапия. Чего она требовала, чего хотела — всё это мы попробуем продемонстрировать.

[…]

— Я был наркоманом и уже закоренелым. Наркотики создавали ложь, а эта ложь, в свою очередь, снабжала меня наркотиками. Это был замкнутый круг, всё становилось хуже и хуже. Я вообще не думал о последствиях, мне не было до них дела.

— На судах вы выглядите очень убедительно. Сложно поверить, что всё это — лишь игра.

— Да, и именно за это мне стыдно, возможно, более всего. Мы тренировали мою речь, подмечали основные моменты. Мне помогали записать, что я буду говорить, и я зачитывал это терапевту. Всё это походило на театральные репетиции перед выходом на большую сцену.

[…]

Это отвратительно. Родственники жертв вынуждены были выслушивать эти ужасные истории. Мои близкие вынуждены были слушать страшные рассказы о своих родителях и бабушке с дедушкой. Многие пострадали — и пострадали от моих рассказов. Почти во всех моих историях присутствовали сообщники. Безусловно, на мне лежит огромная ответственность за всё это. Я буду думать об этом всю оставшуюся жизнь.

ХОТЕЛ ЛИ СТУРЕ БЕРГВАЛЬ РАССКАЗАТЬ О СВОЁМ ВРАНЬЕ?

Из интервью, опубликованного на канале «GeWe», 8 июля 2015 года:

«Неоднократно. Я даже подумывал написать Лейфу Г. В. Перссону. Но я не видел для себя иного исхода: как быть с фрагментом кости в Норвегии? В глубине души я знал, что это не кость Терес или другого человека, но мне представлялось, будто все эти профессора сумели вырастить кусочек кости в норвежском лесу. И как я мог заявить об этом во всеуслышание? Это было невозможно. И вот этот вот фрагмент кости, о котором говорилось в судебном протоколе, не позволял мне вырваться из лап лжи».

Из автобиографии Стуре Бергваля:

— Мы получили ответ из лаборатории. Фрагмент кости Терес Йоханнесен вовсе не был костью! Это древесина, клей и пластмасса. — Древесина, клей и пластмасса, — повторил я.

[…] Я поражён. Фрагмент кости, из-за которого я погрузился в семилетнее молчание, оказался пустышкой.

Из интервью газете «Экспрессен», 15 сентября 2016 года:

«Ситуация была для меня невыносимой, и я несколько раз пытался положить этому конец, отказавшись от терапии и допросов. Но в клинике тут же разворачивалась очередная кампания, призванная сделать всё, чтобы я изменил своё решение».

ПОЧЕМУ СТУРЕ БЕРГВАЛЬ ПЕРЕСТАЛ ПРИЗНАВАТЬСЯ В УБИЙСТВАХ?

Из интервью, опубликованного на канале «GeWe», 8 июля 2015 года:

«Потому что меня лишили бензодиазепинов. Главным врачом стал другой человек, который слышал о моей зависимости. Он отменил эти препараты. И он тоже называет это наркотической зависимостью, и его ужасно возмущает сложившаяся ситуация. Мне начали снижать дозы, на выздоровление ушло 10 месяцев. Я потерял тридцать килограммов, несколько месяцев я просто лежал на кровати, сложив руки на груди. Я ничего не мог делать, сердце билось со скоростью сто шестьдесят ударов в минуту. Это было невероятно мучительно, но в итоге я освободился от зависимости.

А ещё я очень боялся последствий своего решения. Как отреагирует персонал, если я перестану говорить? И я попытался найти лазейку, объяснив это тайм-аутом — об этом я рассказал газете “Дагенс Нюхетер”».

Из автобиографии Стуре Бергваля:

— Вижу, вы настроены серьёзно, — сказала Биргитта. — Я хочу, чтобы вы об этом как-то заявили. Сообщите, например, в «Дагенс Нюхетер». Можете рассказать, что хотите взять тайм-аут, поскольку наша терапия и полицейские расследования подверглись резкой критике. Подобная статья станет ударом для профессора криминологии — ну, Лейфа Г. В. Перссона.

— Так и сделаю, — ответил я. — Можете зайти помочь.

Какое облегчение. Статья — вот та цена, которую мне придётся заплатить за отказ от терапии. С этим можно смириться.

Написав в газету, я закрыл дверь в свою комнату, оставив за ней полицию, адвоката, прокурора, терапию, ложь и безумие. Но я оставил и людей, которые окружали меня все эти годы.

На семь лет я исчез.

КАК СТУРЕ БЕРГВАЛЬ РАСЦЕНИВАЕТ ГОДЫ МОЛЧАНИЯ ДО ВСТРЕЧИ С ХАННЕСОМ РОСТАМОМ?

Из интервью, опубликованного на канале «GeWe», 8 июля 2015 года:

«Для меня это время — годы истинного лечения. Я действительно молчал, жил в изоляции, словно отшельник, я ни с кем не встречался и не разговаривал за пределами этих стен — да и здесь мало с кем общался. Я жил в тишине. Я рефлексировал, раскладывал всё по полочкам, но прежде всего перестал быть наркоманом. А потом, спустя семь лет, появился Ханнес. И я был готов. Я смог рассказать ему всё».

КАК ОТРЕАГИРОВАЛИ СОТРУДНИКИ СЭТЕРСКОЙ КЛИНИКИ НА ХОДАТАЙСТВО СТУРЕ БЕРГВАЛЯ О ПЕРЕСМОТРАХ ДЕЛ?

Из автобиографии Стуре Бергваля:

«Врач Владислав Ручкин был явно настроен против меня. Мне кажется, он любой ценой хочет остановить всё это.

Он называет меня психопатом, обвиняет меня в высокомерии и утверждает, что я нарочно плакал перед камерой, желая привлечь к себе внимание.

[…]

Когда состоялся пересмотр решения по делу Терес и меня признали невиновным, я не мог сдерживаться. Я вышел в коридор и дошёл до общего зала, чтобы меня могли поздравить. Сотрудники сидели в креслах, я прошёлся по комнате, но все молчали. На обратном пути, оказавшись в дальнем конце коридора, я услышал, как кто-то прошептал моё имя. Я повернулся: это была санитарка Хелена. «Поздравляю», — прошептала она и подняла руку, будто бы приветствуя меня. Эта тема была под запретом.

[…]

Невероятно, но здесь, в Сэтерской клинике, сотрудники целиком и полностью подчиняются директивам руководства и их отношению к своим пленникам.

“Я лишь исполняю то, что мне говорят”, — вот что я слышу, когда меня обыскивают после прогулки по внутреннему двору или, как сейчас, собираются убрать жалюзи.

Пустые взгляды и ничего не выражающие жесты.

[…]

Я пробую кашу, а Мохаммед говорит:

— Мне больше нельзя свободно выходить.

Я смотрю на него. Он весь будто съёжился, стал меньше.

— Почему? — удивляюсь я, откладывая вилку.

— Они говорят, моё поведение было нестабильным, — отвечает он.

— В смысле?

— Я помахал тебе с парковки, когда мимо проходил Эрик Калль.

Я теряю дар речи.

Кладу руки Мохаммеду