бы в противоречии с физическими законами. Называть ли эту гипотезу спиритизмом или нет – это будет, очевидно, спор лишь о слове.

В каком же положении находится дело с упомянутым опытом? При чтении цёльнеровского подробного отчета, несомненно, получается такое впечатление, что ошибка здесь была совершенно невозможной: Цёльнер должен был в самом деле наблюдать нечто такое, что не могло быть объяснено как фокус со стороны Слейда и потому обусловливалось действием каких-то неведомых сил. С этим, бесспорно, надо согласиться; если дело действительно происходило так, как оно описано, то есть если бы Слейд мог произвести требуемые узлы тотчас без всякого приготовления. Но это не так. Цёльнер сам сообщает по другому поводу, что он неоднократно, однако безуспешно, пытался получить узлы на запечатанных шнурках [8]. Те, которые он получал, постоянно имели такой вид, что их могли завязать люди, не повреждая печати. Лишь 17 декабря удалось добыть описанные выше настоящие узлы. Сообщение это имеет, очевидно, величайшую важность. Прежде всего, мы узнаем из него, что Цёльнер не один раз повторял этот опыт, не достигая цели. Затем нам известно, что в тот раз, когда опыт удался, он принес с собой четыре новых шнурка. Где же остались прежние? Сохранил их Цёльнер или уничтожил? Совершенно ли устранена возможность предположения, что Слейд присвоил себе один или несколько из них? Если он это сделал, то он мог также изготовить слепок с печатей, и для него ничего не стоило снабдить какой-нибудь шнурок узлом и потом запечатать его. Затем, разве впоследствии, на сеансе Цёльнера, он ни одного мгновения не имел в руках нового шнурка? Если же имел, то ему также легко было подменить шнурки и тот, который был заранее им заготовлен, положить на стол таким образом, что узлы незаметно помещались на коленях Цёльнера. Тогда фокус был бы выполнен.

В описании Цёльнера все эти вопросы совершенно обойдены молчанием. Следовательно, у нас нет также никакой гарантии в том, что все дело не произошло чисто естественным путем, вроде предположенного выше. Лишь тогда, если на указанные выше вопросы будут даны такие ответы, которые устранят всякое предположение об обмане со стороны Слейда, можно считать цёльнеровский опыт за действительно новое явление, для которого надо искать какое-либо другое объяснение. А так как Цёльнер совершенно не касается этих различных пунктов, да, очевидно, и не подозревает, насколько важно то обстоятельство, что раньше было уже произведено несколько неудачных опытов такого же рода, то его исследования не могут считаться выполненными с надлежащей тщательностью. Поэтому нам не легче от того, что впоследствии он различным образом видоизменял опыт с узлами, что он удачно оперировал с кишечными шнурками, деревянными кольцами и многими другими вещами. Все это теряет свое значение, раз описания не надежны. Возможно, конечно, что дело происходило так, как он рассказывает, но невозможно также, что он просто опустил многие обстоятельства, которые могли бы дать основание для вполне естественного объяснения. Это опущение сделано им в одном случае, следовательно, оно могло иметь место и в других.

Следует, однако, упомянуть еще один опыт, так как он не удался. Между тем как Слейд легко производил узлы на кишечных шнурках, концы которых были связаны вместе и запечатаны, ему не удалось сделать это со шнурком, который был вырезан из кишки таким образом, что представлял одно непрерывное кольцо. И это очень подозрительно. На действительно бесконечном шнурке, на замкнутом кольце человек может завязывать узлы только в том случае, если шнурок будет перерезан; но тогда его нельзя соединить опять таким образом, чтобы это место осталось незамеченным. Если же дело идет о том, чтобы завязать узлы на шнурке, концы которого связаны и запечатаны, то это легко сделать, если иметь слепок с печати, так что можно наложить такую же печать, когда узлы будут завязаны. Таким образом, Слейд, по-видимому, совершал лишь то, что можно произвести обыкновенными человеческими средствами.

Теософия и факиризм

Госпожа Блаватская и теософия

Особое промежуточное положение между популярным спиритизмом и более научным оккультизмом занимает теософия. Подобно спиритизму, она представляет собой преимущественно религиозную систему, но имеет с оккультизмом то общее, что отрицает вторжение духов в человеческий мир и объясняет медиумические явления как действия еще неизвестных нам естественных сил. Но далее этих главных пунктов согласие теософии с обоими названными направлениями не простирается: во всех остальных вопросах она занимает особое положение и обнаруживает здесь лишь весьма незначительное сродство с какой-нибудь другой европейской религиозной или философской системой. Основные мысли теософии, очевидно, заимствованы скорее из азиатских религий, особенно из буддизма. Этим в развитие европейского духа был внесен новый момент, который мы также не должны обходить молчанием, как не можем оставить без внимания и высокодаровитую, во многих отношениях замечательную родоначальницу всего этого учения.

Елена Петровна фон Ган, дочь русского полковника графа Петра Алексеевича Гана, родилась в 1831 году в городе Екатеринославе. С самого раннего детства она была предоставлена попечению прислуги. Таким образом, ее фантазия получила себе пищу в нянькиных сказках о всевозможных духах: сверх того, ей рано привили веру в то, что она в качестве «воскресного дитяти» должна быть особенно способна видеть духов и иметь с ними общение. Затем, это был очень нервный ребенок-сомнамбула, страдавший галлюцинациями и истерическими припадками. В результате она считала себя постоянно окруженной существами, которые хотя и были невидимы для других, но в обществе которых она чувствовала себя особенно хорошо. Сверх того, в детстве, говорят, она была, с одной стороны, в высшей степени нелюбезна, сварлива и упряма, а с другой – обнаруживала наклонность к мистическим умствованиям. Легко понять, что из таких задатков, в связи с неукротимой энергией, должно было развиться нечто особенное.

В 1848 году Елена Петровна вышла замуж за генерала Блаватского, но спустя три года брак был расторгнут, и госпожа Блаватская в течение 12 лет путешествовала по Европе, Америке, Египту и Индии. Во время этой кочевой жизни она развила и свои способности как медиума. Относительно последующих семи лет, вплоть до 1870 года, ее биография не содержит никаких указаний. По ее собственным словам, она провела это время у махатм в Гималаях. Эти махатмы, честь отыскания которых принадлежит госпоже Блаватской, представляют, как оказывается, общество мудрых мужей, которые живут в самых недоступных местностях Тибета и своей святой жизнью и прилежным исследованием тайн природы достигли почти божественной прозорливости и мощи. Махатма, или адепт, обладает способностью читать мысли людей и оказывать внушение на