двери и оборачивается. Выглядит стариком. Сидится в кресло, устремив взгляд в пустоту.)

М а р т а. Павел, как ты мог? Откуда эта черствость в тебе, человеке, по существу, добром?.. Ты же… добрый…

С т о я н. Иди ты!.. Ты была здесь?

М а р т а. Послушай, Павел, что с тобой произошло, почему ты не можешь понять других?.. Я смотрю на тебя и не знаю… значила ли я что-нибудь в твоей жизни или?.. Однажды меня вызвали товарищ Ману и господин Олариу. Мне дали задание — да, задание! — стать экономкой в твоем доме… Стать… словом, делать все, что ты захочешь… У товарища все должно быть в порядке. Все. Я овдовела четыре года назад. Никто не спросил меня, не устроила ли я за это время свою жизнь, нет ли у меня кого-нибудь. Так случилось, что у меня никого не было… Я пришла в этот дом, умирая от страха. Ты был один. Сильный, красивый и… одинокий человек. И я полюбила тебя с первой минуты. (Тихо, почти шепотом.) Я тебя и сейчас люблю… И я бы хотела… о, как бы я хотела… чтобы… в один прекрасный день… ты попросил меня стать твоей женой… И чтобы у нас…

С т о я н (очень тихо). В подполье я познакомился с женщиной, ее подпольная кличка была Марта. Мы прожили вместе несколько лет… По профессии она была инженером. Мы поженились после того, как меня приговорили к пятнадцати годам заключения.

М а р т а. И… что же случилось с ней… с Мартой?

С т о я н (бесцветно). Настоящее имя ее было Анка. Ее казнили в тысяча девятьсот сорок втором. Иди сюда… садись рядом.

Она садится; так сидят они рядом, замкнутые, глядя в пустоту.

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Декорации должны быть сделаны таким образом, чтобы действие могло разворачиваться в любом месте.

С т о я н  врывается в кабинет, как вихрь, в руках у него папка.

С т о я н. Кошмар! Немыслимо!

Д у м а. Что произошло?

С т о я н. Покаяние Петреску…

Д у м а (холодно). На каком из заседаний бюро было принято решение об аресте Петреску?

С т о я н. Тебя интересует формальная сторона вопроса?! Когда Олариу предложил мне допросить Петреску, я готов был размозжить ему башку… И вот, пожалуйста! «Еще в тысяча девятьсот сорок четвертом году устанавливает связи… получает и передает информацию…».

Д у м а. Я ничему этому не верю.

С т о я н. Потому что мы идиоты! Потому что мы забываем: тот, кто противится строительству социализма, невольно вступает в сговор с врагом! Вот, почитай, убедись, как мало ты знал своего товарища по подполью.

Д у м а. Все равно я ничему не верю.

С т о я н. Ну предположим, эти, из Госбезопасности, кое-что преувеличили, их формулировки несколько… Олариу мечтает об ордене… Но пораженческие настроения, программный скептицизм…

Д у м а. Но за это его исключили из партии, и я могу с этим согласиться… Хотя…

С т о я н (настороженно). Я что-то не понял… Ты сказал «хотя»?

Д у м а. Зачем ты отослал меня в Бухарест именно в тот день, когда исключали Петре?

С т о я н. Потому что кто-то должен был туда поехать. Я же не могу разорваться на части. И раздваиваться не умею, как некоторые.

Д у м а. Я ничему не верю, понимаешь.

С т о я н. Хорошо… (Разговаривает по телефону.) Олариу? Да, это я. Вот что: через десять минут Дума должен встретиться с Петреску… Что? Да? Ну и шустрый же ты у нас! Распорядись, чтобы его пропустили. (Думе.) Он на сортировочной станции. Возьми мою машину.

Детали декорации создают обстановку сортировочной станции. Ночь. Тусклый свет фонарей. Монотонный гудок паровоза. У колонки  с е р ж а н т  органов безопасности и  г р у п п а  з а к л ю ч е н н ы х. Среди них — П е т р е с к у  с консервной банкой в руках. Д у м а  подходит, предъявляет пропуск, сержант козыряет.

Д у м а (тихо). Петре… Как ты мог подписать всю эту чушь?

П е т р е с к у (бесцветно). Мне нечего добавить к показаниям, данным мною органам расследования.

Д у м а. Так значит… это правда…

П е т р е с к у (тем же голосом). Мне нечего добавить к показаниям, данным мною органам расследования.

Д у м а (поворачивает Петреску к себе лицом). Петре… что они с тобой сделали?

П е т р е с к у (взрывается). Мне нечего добавить… Нечего! Понятно?!

С е р ж а н т. Тогда проходи… проходите, набирайте воду.

П е т р е с к у  исчезает в темноте. Дума застыл на месте. Теперь мимо него проходит пожилой крестьянин лет пятидесяти, огромный, как глыба, с белой небритой бородой — Й о н.

Д у м а. А ты, дяденька, почему здесь?

Й о н. Потому что меня нет в другом месте.

С е р ж а н т. А ну-ка отвечай вежливо, не то я тебе покажу!

Й о н. Да… потому что не сдал госпоставки…

Д у м а. А почему не сдал?

Й о н. Объяснил, что мне неоткуда брать. А председатель сельсовета товарищ Мэриеш сказал, что я не хочу. И господа из трибунала с ним согласились.

Д у м а. А если по правде, как было?

Й о н. Правду только господь бог знает… (Он разговорился.) А сейчас узнал я, что нас на новую стройку отправляют, и подумал: может, к лучшему. Работы-то мы не боимся. Только бы кормили вдосталь — иначе какая от нас польза?.. Если у мужика брюхо набито, он до всего охоч — и до работы и до баб. Ну, доброго здоровья, а то меня уже в спину толкают.

Д у м а. Как вас зовут?

Й о н. Меня? (Пауза.) Йон.

Д у м а. Йон, а дальше?

Й о н. Йон. Разве этого мало? (Исчезает в темноте.)

В кабинете Стояна.

Д у м а (в плаще; задумчиво стоит в дверях). Я давно хотел тебе сказать одну вещь.

С т о я н (удивлен, он ждал другого). Что именно?

Д у м а. Мы строим новый мир, а строить его, Павел, можно только чистыми руками… Еще хочу сказать, что без веры в человека, без человечности социализм превращается в карикатуру, даже хуже — в свою противоположность.

С т о я н (опустив глаза). Считай, что ты убил меня наповал своим блестящим анализом. (Неожиданно, с иронией.) Неужели ты еще сомневаешься, услышав Петреску? «Мне нечего добавить к показаниям, данным мною органам расследования».

Д у м а (спокойно). На каком заседании бюро было вынесено решение об аресте Петре? Кто вынес это решение?

С т о я н (спокойно). Я.

Д у м а. А кто дал тебе это право? С кем ты советовался? Почему не…

С т о я н. С кем я должен был советоваться? С Ману, с Олариу, с Никифором!

Д у м а. С Ману, с Олариу, с Никифором, со мной…

С т о я н (спокойно, но за этим скрывается растущее раздражение). Послушай, Михай… Есть люди, у которых ничего нет: ни дома, ни семьи, ничего. Для них социализм означает все: дом, семья, дети… Эти люди должны принимать решения, на которые другие не могут осмелиться.

Д у м а. А почему ты не разрешаешь и нам сказать свое слово, когда речь идет о свободе и чести нашего товарища? Вот что хотел бы я от тебя услышать.

С т о я н.