Лео сгреб его за куртку, притянул к себе.

– Какого черта ты надумал?

– Они подберут ее, и она сдаст всех, одного за другим! Всех! И твоих братьев тоже!

Яспер прав. За считаные минуты метель отняла у Аннели все силы, сейчас жили только ее отрешенные глаза, не желавшие смотреть на Лео и на реальность, которая настигнет ее, как только она окажется в теплом полицейском автомобиле.

– Ты хочешь… ее застрелить? Да? Ты об этом говоришь?

– Да.

Яспер схватил винтовку, висящую на плече, снял с предохранителя. Но Лео думал только об одном: долго ли Аннели продержится на допросе – час, два, три, – как далеко он сможет уйти, если оставит ее в живых, и что будет, если Яспер ее застрелит.

Внезапно голова прояснилась, и Лео бросился между взведенным Ясперовым оружием и женщиной, которую выбрал себе в подруги.

– Аннели!

Он присел на корточки рядом, так, чтобы его спина все время находилась между нею и стволом.

– Послушай меня! – крикнул он. Она едва взглянула на него. – Когда сообща грабят банк, друг друга не бросают, никогда!

Он снял перчатки, стер с ее щек холодные слезы, взял в ладони худенькое лицо, стараясь перехватить ее взгляд.

– Ну, вставай, ради бога, у тебя хватит сил! Вставай!

Но она не шевелилась, все глубже проваливаясь

в сугроб. Женщина перед ним была совсем чужая, не его Аннели, на которую он всегда мог положиться.

– Она нас сдаст!

Теперь кричал Яспер, просовывая левую руку в кожаную лямку, чтобы стабилизировать ствол.

– Лео, я жду! Приказывай – и я выстрелю!

Лео видел, как Яспер медленно двигается вокруг него по дуге, чтобы занять позицию для стрельбы, потом обходит его отца, который все это время так и стоял не шевелясь, не делая ничего, чтобы хоть как-то помочь Лео. Не говоря ни слова. Огромная неподвижная фигура, вокруг которой плясали тысячи снежинок.

– Нет!

Он планировал ограбление. Он – главарь, он принимает решения.

– Поставь оружие на предохранитель, Яспер!

Лео схватился за ствол, отвел его в сторону.

– Ты что, не понимаешь, Лео? Она тебя сдаст!

– Она не умрет.

Так уж получилось. Они оказались здесь, потому что он одинаково доверился отцу и Аннели.

– Если тут кто и умрет, так это я и Иван, потому что мы друг с другом не закончили.

Потому что на месте преступления опять оставлен след.

– Мы уходим, слышишь? Она останется здесь, а мы уходим.

Он поцеловал ее, но она не ответила. На холодном ветру он отчетливо ощутил ее теплое дыхание.

Странно, но порой просто знаешь, когда настает последний раз.

Феликс отодвинул десертную тарелку, недопитый стакан пива и одну из скучных книг по математике, которые Винсент разбросал по всей квартире, и поставил пластиковую рождественскую елочку, очень маленькую, она вполне могла стоять на кухонном столе как комнатное растение. Искусственный дух Рождества, иллюзия, что все тут как везде, что так было всегда, сколько он себя помнит, – всегда нарочито, фальшиво, вымученно, ведь отец вечно все портил своими окриками, требованиями, безрассудством. Пластиковая елочка на кухонном столе в точности соответствовала Рождеству – оно всегда было маленьким.

Ему бы следовало быть спокойным: это же вечер новой жизни – без прошлого. Младший брат сидел рядом, в кресле перед телевизором, с пультами в руках, переключая каналы.

Но как раз спокойствия он и не чувствовал.

– Выключи. Совсем.

– Я хочу посмотреть.

– А я нет. Выключи, черт побери!

Винсент сидел у телевизора уже шесть часов, смотрел новости, сгорая от тревоги.

Преступники, с применением оружия ограбившие Сберегательный банк в Хебю, все еще на свободе.

– Выключи!

– Нет.

– Я не хочу знать. Мне и тут хорошо. В Гётеборге! Я не там!

Как сообщают, полиция выследила преступников и окружила лесной массив, где они предположительно находятся.

Феликс сел перед пластиковой елочкой, допил пиво. Теплое. Он прямо чувствовал тревогу, сочащуюся у Винсента изо всех пор, изо рта, из носа, и вспомнил тот единственный раз, когда учуял смерть – сосед долго пролежал один за запертыми дверьми, – запах был такой же.

Полиция рекомендует населению района не покидать своих домов.

Нет, это невыносимо, он ринулся в гостиную, выхватил у Винсента пульт и выключил телевизор. Винсент посмотрел на него с удивлением, взял с журнального столика сотовый и набрал один из немногих номеров записной книжки.

– Не звони!

Поздно. Звонок уже прошел. Феликс видел ее на лице у Винсента. Надежду. Может, это другие. Другие, тоже выбравшие Хебю и этот вот день. Они не знали, не могли быть уверены на сто процентов, и, возможно… Алло, вы позвонили Лео и Аннели, сейчас мы не можем подойти к телефону, но… долгий “бип”, и Винсент нажал на отбой.

Теперь они знали.

Феликс схватил телефон, швырнул в стену. Аппарат рассыпался на куски.

– Не мог он отказаться от своей затеи! Ему приспичило продолжать, хотя мы уехали сюда и… пропади все пропадом, Винсент!

Он пнул обломки телефона, принялся молотить руками по стенам и дверным косякам, вдобавок от Винсента воняет все хуже. Побежал на кухню, туда, где в углу под табуреткой лежали четыре подарка, по два каждому, и вскрыл один из них – продолговатый, прямоугольный, упакованный не очень аккуратно, потому что заворачивал его он сам.

– Это тебе.

Он вручил Винсенту подарок, тот развернул его, бумага и ленточки кучкой упали на пол. Коробка. А внутри – бутылка. Single malt[35]. Феликс достал два чистых стакана и наполнил их до краев. Оба выпили до дна.

– Он никогда не остановится, – сказал Винсент, налил еще.

Они снова выпили.

– Ты понимаешь, Феликс? Я должен был быть там! – Он заплакал, сперва тихо, потом навзрыд. – Я должен был быть там, Феликс… черт, черт…

От него больше не пахло, слезы, которые не желали униматься, промыли его дочиста.

– Ты понимаешь, а? Он никогда не остановится – пока жив.

Лео шел по колено в снегу. Мороз забирался в ботинки, под куртки, под кожу. Ветер опять стал бурей, хлестал в лицо, подстегивал, бросал вызов.

Я пройду насквозь.