Эти сволочи нипочем близко не подойдут, не потребуют ответов.

Насквозь.

Лео впереди, Яспер сзади, Иван между ними, идет по следам Лео, дыхание тяжелое, руки в карманах крепко стиснуты, на седые волосы нахлобучена лыжная маска. Двадцать минут. Полпути одолели. В лесу открылась большая прогалина, там идти легче, и они двинули по ней, выигрывая время, отрываясь от погони.

Лео, шедший первым, начал проваливаться. Быстро. До пояса, по грудь. Это не прогалина. Это болото, затянутое тонким льдом. Ледяная вода хлынула под одежду, ботинки увязли в иле.

– Лео!

Мелкими шагами Иван подобрался как можно ближе, протянул Лео руку. Сын застрял. Иван присел на корточки, уперся ногами в скользкую поверхность и потянул изо всех сил. Лед треснул. Одна его нога оказалась в черной воде, другая все еще на краю льда, он изо всех оставшихся сил тащил Лео. В конце концов ил, так же внезапно, как схватил, решил расслабить хватку.

Они выбрались из болота, откатились на твердую почву и лежали рядом, пока кашель, возникший где-то глубоко в легких Ивана, мало-помалу не унялся.

– Лео, ты не можешь идти дальше. В таком виде нельзя. Ты до смерти замерзнешь.

Температура ниже нуля, ветер воет вовсю. Лео по грудь промок и в грязи, скоро все это заледенеет.

– Они идут за нами! Надо держать дистанцию!

Не глядя ни на отца, ни на Яспера, стуча зубами, он зашагал вперед. Иван догнал его, схватил за куртку.

– Ты слышал, что я сказал, Лео? Неужели не понимаешь? Тебе надо обсохнуть! Иначе без разницы, как далеко ты уйдешь!

Лео высвободился, зашагал дальше.

Насквозь.

Иван опять схватил его за куртку.

– Летние домики! Там, неподалеку… по ту сторону прогалины, видишь?

Домишко небольшой. Красная обшивка, белые косяки. Под защитой елей. Обычный шведский летний домик.

– Отвали ты, чертова болячка! – сказал Лео, оттолкнув его.

– Зайдем внутрь, ты обсохнешь. – Иван кивнул на лес. – А потом двинем дальше. Если ты не обсохнешь, Лео, посмотри на меня… в такую погоду ты можешь умереть.

* * *

Джон Бронкс припарковался возле маленькой площади, где, кроме банка, был только продовольственный магазин. Городишко вроде Эсму, Уллареда, Римбу и Кунгсёра: несколько тысяч жителей, в центре магазины, банк, библиотека, все сосредоточено на крохотном пространстве – они весьма методично выбирали места преступления, всегда в районах с ограниченными полицейскими ресурсами и удобным расположением, легко приехать и легко скрыться.

Остальное тоже как всегда.

Развевающаяся лента вокруг огороженной зоны, квадратом вокруг двух окон банка, чтобы не подпускать любопытных. Чем ближе он подходил, тем больше там толпилось перепуганных, растерянных и плачущих людей. Внутри банка расстрелянные камеры наблюдения и распахнутая дверь пустого хранилища. Полицейский в форме, только что закончивший допрос, встретил его и указал на выход:

– Вынужден попросить вас…

– Джон Бронкс, городская полиция, Стокгольм.

Полицейский внимательно изучил значок, точь-в-точь такой же, как у него самого.

– Бронкс?

– Совершенно верно.

– Рюдён, полиция Хебю. Далековато вы заехали.

– Знаю.

– К нам уже подтянулись патрули из Хебю, Салы и Упсалы.

– Я и это знаю. И полагаю, мне известно, кого вы преследуете.

Пятнадцать минут Бронкс беседовал с посетителями и операционистами, которые находились в банке, когда двое мужчин в масках велели им лечь на пол. Подобрал гильзы, изготовленные для автоматического оружия шведской армии, просмотрел восьмисекундную запись, где увидел главаря и стрелка, которых он называл Старший Брат и Солдат.

Это они. Без черных комбинезонов и в банке только вдвоем. Но это они.

Больше года он шел по следу и никогда еще не подбирался так близко.

Местный полицейский участок располагался на окраине городка, по дороге в банк Бронкс проехал мимо него и даже не заметил: скромное здание, этакий кирпичный особняк, который, как и куда большее Главное управление в Стокгольме, был украшен гномами и венками, вдобавок там нашлись те же полпирога и недопитые чашки кофе. Рождественская вечеринка, прерванная ограблением банка.

Рюден провел его внутрь, они прошли мимо допросной, где какая-то женщина с безучастными глазами – лет тридцати, блондинка, на плечи наброшено одеяло, в руках чашка с чем-то горячим – слушала вопросы полицейской. Слушала, но отвечала не сразу, притом туманно, растерянно, словно в шоке.

– Как они выглядели?

– Не знаю.

– Не знаете?

– Они были… в масках.

– Кто она? – спросил Бронкс у Рюдена.

– Мы подобрали ее на проселке в районе летних домиков, по направлению к Сале, – ответил тот, повернувшись спиной к допросной и понизив голос. – Грабители угнали ее машину. Она металась в полном замешательстве среди снежной бури, мы чуть не задавили ее.

Угнали ее машину? Эта группа всегда использовала для отхода заранее приготовленные машины. Тщательно их выбирали и оставляли там, где преследователи даже не подумают искать. Надо бы зайти в допросную и лично потолковать с ней. Скоро он так и сделает.

Почти всю стену занимала карта Хебю и окрестностей. Рюден, не снимая перчатки, провел рукой на север вдоль дороги, которая вела от серых квадратов, изображающих центр и банк, через несколько километров повернул на перекрестке, а затем кончиками пальцев указал небольшую дорогу на запад.

– Вот здесь, на опушке леса, она и бродила. Они заставили ее остановить машину, впустить их и ехать дальше. Она испугалась, дорога скользкая. Машину мы нашли в канаве, вместе с кучей рождественских подарков. И отчетливые следы на снегу уходили оттуда в лес. Три пары. Прямиком в лес. Легко отследить.

– А первая машина, на которой они уходили?

– Ищем.

Бронксу по-прежнему хотелось пойти и прервать допрос.

– Они заставили ее вести машину?

– Да.

– Прокатную машину? Полную рождественских подарков?

– Она ехала повидать свою семью.

– На чье имя арендована машина? И что было внутри подарочных коробок?

Рюден открыл дверь соседнего кабинета. Его коллега разговаривал с пожилой четой, которая везла через площадь тележку с продуктами, когда машина грабителей подъехала к банку. Он вошел, прервал допрос и вернулся к Бронксу.

– Через десять минут мы все узнаем.

Джон Бронкс вернулся в допросную, где сидела та женщина.

– Не возражаете, если я послушаю?