Увы, Бевзека и след простыл. Недолгие поиски привели меня к пролому, ведущему внутрь полой дальней стены гардеробной. Должно быть, им-то Бевзек и проник в гардеробную, дабы здесь, на просторе, размять руки-ноги, и им же улизнул прочь. Говорят, в подобных закоулках Обители Абсолюта обитает особый вид белых волков, давным-давно проникших сюда из окрестных лесов. Возможно, жертвой этих тварей пал и Бевзек: с тех пор я его больше не видел.

В ту ночь я за ним не последовал, но притворил дверь гардеробной и, дабы скрыть следы взлома, как сумел, вставил на место замок. И только после заметил симметрию коридора: вход в аванзалу по центру, заколоченные двери по обе стороны от него, в обоих концах – по лестнице… Если этот гипогей (как сказал ключник и как явствовало из его названия) отведен Отцу Инире, то такой выбор вполне мог быть хотя бы отчасти продиктован его «зеркальностью». Отсюда следовало, что под второй лестницей должна находиться еще одна гардеробная.

Отчего ключник по имени Одилон не отвел меня и туда, оставалось загадкой, однако я, даже не задумавшись над нею, сорвался с места, промчался вдоль коридора и, едва заглянув под вторую лестницу, понял, что было тому причиной. Эту дверь давно выломали, да не просто выбили из створки замок, а разнесли вдребезги, так что от двери осталась лишь пара выцветших обломков дерева, сиротливо повисших на петлях. Светильник внутри угас, оставив помещение во власти мрака и пауков.

Отвернувшись, я двинулся прочь, но, сделав шаг-другой, остановился, охваченный тем самым впечатлением, будто совершаю ошибку, что возникает порой у каждого еще до того, как успеешь хоть самую малость понять, в чем, собственно, ошибаешься. В аванзалу нас с Ионой втолкнули под конец дня. Той же ночью к нам явились юные экзультанты с плетьми. На следующее утро схватили Гефора, и, видимо, в то же время от преторианцев сумел скрыться Бевзек. Тогда-то преторианцы и получили от Одилона ключи, чтоб без помех обыскать гипогей. Столкнувшись со мной минут десять назад и услышав, что «Терминус Эст» забран у меня преторианцами, тот же самый Одилон, местный ключник, рассудил, будто я появился здесь только сегодня, в течение дня, после бегства Бевзека.

На самом же деле все было не так, а следовательно, преторианец, несший «Терминус Эст», никак не мог оставить мой меч в запертой гардеробной под второй лестницей.

Подумав так, я снова вернулся к гардеробной с выломанной дверью. Скудный свет, сочащийся внутрь из коридора, позволял разглядеть, что некогда вдоль ее стен, как и вдоль стен ее «зеркального отражения», тянулись ряды полок, теперь же гардеробная была пуста: полки разобрали и перенесли куда-то еще, а скобы для них остались без всякого толку торчать из стен. Ничего другого внутри я не разглядел, но понимал: ни один стражник, посланный сюда с обыском, внутрь, в царство пыли да паутины, по собственной воле не войдет ни на шаг. Не утруждаясь даже сунуть в проем голову, я запустил руку за косяк выбитой двери и с неописуемым торжеством нащупал знакомую, любимую рукоять.

Итак, я вновь стал полноценным человеком; нет, даже более чем простым смертным – подмастерьем родной своей гильдии! Там же, в коридоре, удостоверившись, что рекомендательное письмо на месте, в кармашке ножен, я обнажил блестящий клинок, протер его, смазал и снова протер, на ходу проверяя большим и указательным пальцами остроту лезвий. Пусть теперь только появится этот охотник из темноты!

Следующей задачей были поиски Доркас, но где искать компанию доктора Талоса, зная о ней только одно – что они приглашены дать представление во время тиаза, устраиваемого в саду (несомненно, в одном из многих)? Если выйти наружу сейчас, среди ночи, в плаще цвета сажи, преторианцам будет так же нелегко разглядеть меня, как и мне их. С другой стороны, помощи среди ночи мне тоже ждать неоткуда, а когда восточный горизонт опустится ниже солнца, меня, несомненно, схватят столь же быстро, как схватили нас с Ионой, нарушивших границы Обители Абсолюта. Между тем, оставаясь в ее стенах, я, как показал опыт столкновения с ключником, вполне могу не навлечь на себя ничьих подозрений и даже набрести на кого-нибудь способного сообщить что-либо полезное…

Вот тут-то мне и пришел в голову неплохой план. Говоря всякому, кого ни встречу, будто тоже вызван на празднество (в конце концов, отчего бы среди прочих зрелищ не найтись места и пыткам?), а выйдя из отведенной мне комнаты для ночлега, сбился с пути, я получу неплохой шанс выяснить, где расположились Доркас и остальные. Размышляя над этим планом, я двинулся вверх по лестнице и на второй площадке свернул в коридор, которого прежде не видел. Коридор оказался гораздо длиннее и пышнее обставленным, чем тот, перед аванзалой. На стенах рядами висели темные живописные полотна в золоченых рамах, а между ними на пьедесталах красовались вазы, и бюсты, и другие предметы, названия коих мне неизвестны. Двери по бокам коридора отстояли одна от другой на сотню с лишним шагов – явный признак огромной величины находящихся за ними комнат, но все они были заперты, а подергав за ручки, я обнаружил, что металл их мне незнаком, а форма не предназначена для руки человека.

Пройдя этим коридором по меньшей мере пол-лиги, я увидел впереди старика, сидящего (как мне показалось вначале) на высоченном табурете. Однако вблизи обнаружилось, что за табурет я принял стремянку, а старик, устроившийся на ней, точно на насесте, чистит одно из полотен.

– Прошу прощения, – заговорил я.

Старик, обернувшись, в недоумении уставился вниз, на меня.

– А ведь голос твой мне определенно знаком.

Я тоже узнал и голос его, и лицо. То был Рудезинд, музейный смотритель из ордена кураторов, тот самый чистильщик картин, с которым я свел знакомство в давние-давние времена, когда мастер Гюрло послал меня в библиотеку за книгами для шатлены Теклы.

– Помнится, не так давно ты приходил искать Ультана. Стало быть, не нашел?

– Отчего же, нашел, – отвечал я. – Только было это уже довольно давно.

Похоже, ответ мой не на шутку рассердил старика.

– Я и не говорю «сегодня»! Но времени с тех пор прошло не так уж много. Я ведь помню даже пейзаж, над которым работал, а значит, очень уж много времени пройти никак не могло.

– И я помню, – сказал я. – Бурая пустыня, отраженная в золотом забрале человека в доспехах.

Старик, кивнув, сменил гнев на милость и, цепляясь за боковые стойки стремянки, с губкой в руке пополз вниз.

– Именно! Тот самый и есть. Хочешь, покажу? Получилось очень неплохо.

– Но мы ведь совсем в другом месте, мастер Рудезинд. Это же не Цитадель. Это – Обитель Абсолюта.

Однако старик и слушать меня не стал.

– Идем-ка, племянничек… Он где-то здесь, неподалеку. Ах, эти древние мастера… в искусстве письма с ними не сравнится никто, пусть даже краски изрядно поблекли. Уж я-то, скажу не хвастая, в искусстве кое-что смыслю. Видал я и армигеров, и экзультантов: приходят, смотрят, толкуют о том да о сем, а сами – невежды невеждами. Кто каждый мазок, каждую черточку на них вблизи разглядел? – С этим он звонко шлепнул губкой о грудь, склонился ко мне и понизил голос до шепота, хотя во всем коридоре, кроме нас, не было ни души. – Открою тебе секрет. Никто и знать не знает, но на одном из этих полотен изображен я!