Точно такие же голубые елочки росли у невысокого здания в глубине большого парка за высоким бетонным забором с полным комплектом предупредительной электроники.

Микроавтобус плавно затормозил у дверей, которые, словно по волшебству, открылись и пропустили внутрь группу молодых людей. Проследовав в зал, они выстроились в ряд перед более старшими по возрасту мужчинами. И вновь красные папки с текстом присяги, затем подпись в ведомости под строгим взглядом офицера. Короткое напутствие, и тот же микроавтобус, мягко шурша покрышками, выкатился за ворота; через несколько минут он набрал скорость и растворился в потоке машин на трассе.

Дорожка закончилась недалеко от Спасских ворот. Пройдя мимо Лобного места, отец с дочерью направились к знаменитой церкви Покрова Пресвятой Богородицы на Рву, которую все москвичи называют храмом Василия Блаженного — в честь местночтимого святого, похороненного в пристроенной усыпальнице — в стороне спуска, именуемого Васильевским.

Третий раз тот же текст присяги звучал на военном плацу, когда выпускники военной кафедры совершали ритуал, без которого, как им заявили, дипломов никто не получит. Все выглядело формально и суетно. Голоса заглушал рев двигателей, взлетающих и приземляющихся учебных истребителей и бомбардировщиков. Когда все закончилось, было впечатление, что «отптичили» еще одно мероприятие. Все пошли в столовую, а затем занимались по обычному распорядку дня военного лагеря.

Сборы приближались к своему апогею, когда одному из резервистов, распорядок которого и без того отличался от общепринятого, пришла срочная телеграмма. Полковник, начальник хитрого отдела, по-отцовски мягко побеседовал с молодым мужчиной в солдатской форме без погон и знаков отличия.

— Полетишь завтра УБЛом в девять по нулям. Сам дал распоряжение, понял? — подняв вверх указательный палец и бросив взгляд в потолок, проговорил он и после короткой паузы добавил: — Ну, успехов тебе, сынку. До побаченья. Может, когда судьба еще раз сведет.

Утром группа старших офицеров, среди которых были и генералы, удивленно смотрела на молодого человека в адидасовском костюме и дорогих хромовых сапогах, с вещмешком через плечо и на его не менее колоритного сопровождающего; парни стояли у взлетной полосы в ожидании подруливающего самолета. Еще большее удивление охватило «двухпросветников» и «пижамистов», когда прибывший генерал первыми пропустил в салон этих «неуставников» и предложил им занять лучшие места из двенадцати, которыми оборудован учебный истребитель-бомбардировщик. Правда, эта странная парочка проследовала в конец салона и разместилась на пластиковом полу, бросив под себя вещмешки.

Затем — посадочная полоса истребительной дивизии, комичная сцена с дежурным одного из КПП, долгая дорога на пригородной электричке, внезапный приезд домой и опять новая, теперь уже намного более дальняя дорога, новые встречи, новые проблемы, новые победы и поражения, и так без конца.

Брусчатка кончилась. Теперь отец и дочь шагали по обычному серому асфальту. Красная площадь осталась позади вместе с воспоминаниями об одной присяге, трижды принесенной одним и тем же человеком одной и той же стране. Фантастика, да и только! А может быть, это просто одна из черт того абсурдного времени, в котором мы жили? Ведь формально уже нет той страны, которой мы присягали, а может, и той присяги уже не существует? Не отказаться ли от всего этого в угоду сиюминутной конъюнктуре и мимолетной политической выгоде? Ну нет, это каждый решает для себя сам, ведь свобода — это не просто осознанная необходимость, а осознанная необходимость перемен.

По-детски озорной взгляд дочери вырвал отца из мира воспоминаний и вернул к действительности со всеми ее плюсами и минусами, со всем тем, что она дает нам или отнимает у нас. Ведь именно этот полет во времени, благодаря которому у нас есть что вспомнить, и называется жизнь.

ПРОЗРЕНИЕ

Боль была не то чтобы сильной, а какой-то изматывающей. Казалось, она исходит отовсюду. Сказать, что болит точно, было нельзя. Сознание блуждало в пространстве, пытаясь зацепиться за что-то, но результатом этого блуждания становилось головокружение, как будто я находился на палубе корабля, танцующего на гребнях волн. Нестерпимым раздражителем был запах крови в перевязочной. Кругом раздавались голоса, происходило какое-то движение. Периодически меня касались чьи-то заботливые руки, кто-то обращался ко мне. Я поворачивал голову и, как в тумане, отвечал на вопросы, но мой голос звучал как из преисподней.

Очередной вопрос, я постарался ответить, но на середине фразы споткнулся.

— Слава богу, засыпает, — донесся до меня голос молодой женщины, и я провалился в никуда.

А когда проснулся, боль приутихла и теперь концентрировалась в нескольких местах. Вкус крови и запах перевязочной еще ощущались, но уже не раздражали, как раньше. Темнота, однако, не отступила.

Постепенно чувства стали анализировать окружающее. Так темно, потому что голова и глаза затянуты повязкой. Я поднял руку и дотронулся до нее. Повязка покрывала всю голову и верхнюю половину лица, мягкие валики фиксировали переносицу с двух сторон, какие-то тампоны не позволяли свободно дышать носом.

Я постарался вдохнуть и, как ни странно, ощутил приятную свежесть чистого, словно стерилизованного, прохладного воздуха. Это меня обрадовало.

— Спокойнее, пожалуйста. Не делайте резких движений, — услышал я женский голос.

Невидимая мне женщина прикоснулись к моим рукам и убрала их от повязки на лице.

— Вам сейчас нельзя трогать повязку. Это может повредить. Потерпите, пожалуйста. Вы меня хорошо слышите?

— Да, — глухо отозвался мой собственный голос.

Я опустил руки и постарался вспомнить все, что произошло со мной.

— Скажите, а сколько времени я здесь нахожусь?

— Третьи сутки. Вас доставили позавчера, сразу прооперировали и привезли сюда. — Женский голос звучал ровно и спокойно.

Слишком ровно и спокойно. Этот голос и непроницаемая повязка на лице были источником какой-то неведомой для меня опасности, смутной, пока непонятной тревоги.

— Это реанимация? — Во рту предательски пересохло.

— Это послеоперационное отделение интенсивной терапии. Только, пожалуйста, не волнуйтесь. Я уже вызвала врача, он сейчас придет и все вам подробно расскажет.

Я промолчал. Сочувственный тембр отчетливо говорил мне, что все обстоит просто отвратительно, — словом, полный. Ну да ладно, надо сосредоточиться и разложить в памяти все по порядку.

Я занял свое место в составе боевого расчета. Опытные бойцы выдвинулись на первый рубеж, а мы, группа юнцов неполных девятнадцати-двадцати лет, должны были обеспечивать тыловое прикрытие — так это называлось. А говоря попросту, смотреть, как старшие товарищи проводят спецоперацию. Нас поставили на самое безопасное расстояние и на самый безопасный участок, в составе третьего, если не четвертого рубежа. Панорама событий разворачивалась перед нами, словно генеральный прогон давно уже отрепетированной пьесы. Но вдруг мы почувствовали щемящую волну какого-то животного, пронзительного страха. Мы, желторотые, завертели головами, беспомощно глядя друг на друга и на