Лицо Раскольникова омрачалось более и более. Порфирий точноугадал его мысли.

– Объясниться пришел, голубчик Родион Романыч,объясниться-с! Должен и обязан пред вами объяснением-с, – продолжал он сулыбочкой и даже слегка стукнул ладонью по коленке Раскольникова, но почти в тоже мгновение лицо его вдруг приняло серьезную и озабоченную мину; даже какбудто грустью подернулось, к удивлению Раскольникова. Он никогда еще не видал ине подозревал у него такого лица. – Странная сцена произошла в последний размежду нами, Родион Романыч. Оно, пожалуй, и в первое наше свидание между намипроисходила тоже странная сцена; но тогда… Ну, теперь уж все одно к одному! Вотчто-с; я, может быть, и очень виноват перед вами выхожу; я это чувствую-с. Ведьмы как расстались-то, помните ли: у вас нервы поют и подколенки дрожат, и уменя нервы поют и подколенки дрожат. И знаете, как-то оно даже и непорядочномежду нами тогда вышло, не по-джентльменски. А ведь мы все-таки джентльмены; тоесть, во всяком случае, прежде всего джентльмены; это надо понимать-с. Ведьпомните, до чего доходило… совсем уже даже и неприлично-с.

«Что ж это он, за кого меня принимает?» – с изумлениемспрашивал себя Раскольников, приподняв голову и во все глаза смотря наПорфирия.

– Я рассудил, что нам по откровенности теперь действоватьлучше, – продолжал Порфирий Петрович, немного откинув голову и опустив глаза,как бы не желая более смущать своим взглядом свою прежнюю жертву и как быпренебрегая своими прежними приемами и уловками, – да-с, такие подозрения итакие сцены продолжаться долго не могут. Разрешил нас тогда Миколка, а то я ине знаю, до чего бы между нами дошло. Этот проклятый мещанинишка просидел уменя тогда за перегородкой, – можете себе представить? Вы, конечно, уж этознаете; да и самому мне известно, что он к вам потом заходил; но то, что вытогда предположили, того не было: ни за кем я не посылал и ни в чем еще я тогдане распорядился. Спросите, почему не распорядился? А как вам сказать: самогоменя это все тогда как бы пристукнуло. Я и за дворниками-то едва распорядилсяпослать. (Дворников-то небось заметили, проходя.) Мысль тогда у меняпронеслась, так одна, быстро, как молния; крепко уж, видите ли, убежден я былтогда, Родион Романыч. Дай же, я думаю, хоть и упущу на время одно, зато другоесхвачу за хвост, – своего-то, своего-то по крайности не упущу. Раздражительнывы уж очень, Родион Романыч, от природы-с; даже уж слишком-с, при всех-тодругих основных свойствах вашего характера и сердца, которые, я льщу себянадеждой, что отчасти постиг-с. Ну, уж конечно, и я мог, даже и тогда,рассудить, что не всегда этак случается, чтобы вот встал человек да и брякнулвам всю подноготную. Это хоть и случается, в особенности когда человека изпоследнего терпения выведешь, но во всяком случае редко. Это и я мог рассудить.Нет, думаю, мне бы хоть черточку! хоть бы самую махочку черточку, только одну,но только такую, чтоб уж этак руками можно взять было, чтоб уж вещь была, а нето что одну эту психологию. Потому, думал я, если человек виновен, то уж,конечно, можно, во всяком случае, чего-нибудь существенного от него дождаться;позволительно даже и на самый неожиданный результат рассчитывать. На характерваш я тогда рассчитывал, Родион Романыч, больше всего на характер-с. Надеялсяуж очень тогда на вас.

– Да вы… да что же вы теперь-то все так говорите, –пробормотал, наконец, Раскольников, даже не осмыслив хорошенько вопроса. «Обчем он говорит, – терялся он про себя, – неужели же в самом деле за невинногоменя принимает?»

– Что так говорю? Я объясниться пришел-с, так сказать,долгом святым почитаю. Хочу вам все дотла изложить, как все было, всю этуисторию всего этого тогдашнего, так сказать, омрачения. Много я заставил васперестрадать, Родион Романыч. Я не изверг-с. Ведь понимаю же и я, каково этовсе перетащить на себе человеку, удрученному, но гордому, властному инетерпеливому, в особенности нетерпеливому! Я вас, во всяком случае, зачеловека наиблагороднейшего почитаю-с, и даже с зачатками великодушия-с, хоть ине согласен с вами во всех убеждениях ваших, о чем долгом считаю заявитьнаперед, прямо и с совершенною искренностию, ибо прежде всего не желаю обманывать.Познав вас, почувствовал к вам привязанность. Вы, может быть, на такие моислова рассмеетесь? Право имеете-с. Знаю, что вы меня и с первого взгляда неполюбили, потому, в сущности, и не за что полюбить-с. Но считайте, как хотите,а теперь желаю, с моей стороны, всеми средствами загладить произведенноевпечатление и доказать, что и я человек с сердцем и совестью. Искренноговорю-с.

Порфирий Петрович приостановился с достоинством.Раскольников почувствовал прилив какого-то нового испуга. Мысль о том, чтоПорфирий считает его за невинного, начала вдруг пугать его.

– Рассказывать все по порядку, как это вдруг тогда началось,вряд ли нужно, – продолжал Порфирий Петрович, – я думаю, даже и лишнее. Да ивряд ли я смогу-с. Потому, как это объяснить обстоятельно? Первоначально слухипошли. О том, какие это были слухи и от кого и когда… и по какому поводу,собственно, до вас дело дошло, – тоже, я думаю, лишнее. Лично же у меняначалось со случайности, с одной совершенно случайной случайности, которая ввысшей степени могла быть и могла не быть, – какой? Гм, я думаю, тоже нечегоговорить. Все это, и слухи и случайности, совпало у меня тогда в одну мысль.Признаюсь откровенно, потому если уж признаваться, так во всем, – это я первыйна вас тогда и напал. Эти, там, положим, старухины отметки на вещах и прочее ипрочее – все это вздор-с. Таких штук сотню можно начесть. Имел я тоже случайтогда до подробности разузнать о сцене в конторе квартала, тоже случайно-с, ине то чтобы так мимоходом, а от рассказчика особенного, капитального, который,и сам того не ведая, удивительно эту сцену осилил. Все ведь это одно кодному-с, одно к одному-с, Родион Романыч, голубчик! Ну как тут было неповернуться в известную сторону? Изо ста кроликов никогда не составится лошадь,изо ста подозрений никогда не составится доказательства, ведь вот как однаанглийская пословица говорит, да ведь это только благоразумие-с, а сострастями-то, со страстями попробуйте справиться, потому и следовательчеловек-с. Вспомнил тут я и вашу статейку, в журнальце-то, помните, еще впервое-то ваше посещение в подробности о ней-то говорили. Я тогда поглумился,но это для того, чтобы вас на дальнейшее вызвать. Повторяю, нетерпеливы ибольны вы очень, Родион Романыч. Что вы смелы, заносчивы, серьезны и… чувствовали,много уж чувствовали, все это я давно уже знал-с… Мне все эти ощущения знакомы,и статейку вашу я прочел как знакомую. В бессонные ночи и в исступлении оназамышлялась, с подыманием и стуканьем сердца, с энтузиазмом подавленным. Аопасен этот подавленный, гордый энтузиазм в молодежи! Я тогда поглумился, атеперь вам скажу, что ужасно люблю вообще, то есть, как любитель, эту первую,юную, горячую пробу пера. Дым, туман, струна звенит в тумане. Статья вашанелепа и фантастична, но в ней мелькает такая искренность, в ней гордость юнаяи неподкупная, в ней смелость отчаяния; она мрачная статья-с, да это хорошо-с.Статейку вашу я прочел, да и отложил, и… как отложил ее тогда, да и подумал:«Ну, с этим человеком так не пройдет!» Ну, так как же, скажите теперь, послетакого предыдущего не увлечься было последующим! Ах, господи! да разве я говорючто-нибудь? Разве я что-нибудь теперь утверждаю? Я тогда только заметил. Чеготут, думаю? Тут ничего, то есть ровно ничего, и, может быть, в высшей степениничего. Да и увлекаться этак мне, следователю, совсем даже неприлично: у менявон Миколка на руках, и уже с фактами, – там как хотите, а факты! И тоже своюпсихологию подводит; им надо позаняться; потому, тут дело жизни и смерти. Длячего я вам теперь все это объясняю? А чтобы вы знали и с вашим умом и сердцемне обвинили меня за мое злобное тогдашнее поведение. Не злобное-с, искренноговорю-с, хе-хе! Вы что думаете: я у вас тогда не был с обыском? Был-с, был-с,хе-хе, был-с, когда вы вот здесь больной в постельке лежали. Не официально и несвоим лицом, а был-с. До последнего волоска у вас в квартире было осмотрено, попервым даже следам; но – umsonst![75] Думаю: теперь этот человек придет, сампридет, и очень скоро; коль виноват, так уж непременно придет. Другой не придет,а этот придет. А помните, как господин Разумихин начал вам проговариваться? Этомы устроили с тем, чтобы вас взволновать, потому мы нарочно и пустили слух,чтоб он вам проговаривался, а господин Разумихин такой человек, что негодованияне выдержит. Господину Заметову прежде всего ваш гнев и ваша открытая смелостьв глаза бросилась: ну, как это в трактире вдруг брякнуть: «Я убил!» Слишкомсмело-с, слишком дерзко-с, и если, думаю, он виновен, то это страшный боец! Тактогда и подумал-с. Жду-с! Жду вас изо всех сил, а Заметова вы тогда простопридавили и… ведь в том-то и штука, что вся эта проклятая психология о двухконцах! Ну, так жду я вас, смотрю, а вас бог и дает – идете! Так у меня истукнуло сердце. Эх! Ну, зачем вам было тогда приходить? Смех-то, смех-то ваш,как вошли тогда, помните, ведь вот точно сквозь стекло я все тогда угадал, а нежди я вас таким особенным образом, и в смехе вашем ничего бы не заметил. Вотоно что значит в настроении-то быть. И господин-то Разумихин тогда, – ах!камень-то, камень-то, помните, камень-то, вот еще под которым вещи-то спрятаны?Ну, вот точно вижу его, где-нибудь там, в огороде, – в огороде ведь говориливы, Заметову-то, а потом у меня-то, во второй раз? А как начали мы тогда этувашу статью перебирать, как стали вы излагать – так вот каждое-то слово вашевдвойне принимаешь, точно другое под ним сидит! Ну вот, Родион Романыч,таким-то вот образом я и дошел до последних столбов, да как стукнулся лбом, иопомнился. Нет, говорю, что это я! Ведь если захотеть, то все это, говорю, допоследней черты можно в другую сторону объяснить, даже еще натуральнее выйдет.Мука-с! «Нет, думаю, мне бы уж лучше черточку!..» Да как услышал тогда про этиколокольчики, так весь даже так и замер, даже дрожь прохватила. «Ну, думаю, вотона черточка и есть! Оно!» Да уж и не рассуждал я тогда, просто не хотел.Тысячу бы рублей в ту минуту я дал, своих собственных, чтобы только на вас всвои глаза посмотреть: как вы тогда сто шагов с мещанинишкой рядом шли, послетого как он вам «убийцу» в глаза сказал, и ничего у него, целых сто шагов,спросить не посмели!.. Ну, а холод-то этот в спинном мозгу? Колокольчики-тоэти, в болезни-то, в полубреде-то? Итак, Родион Романыч, что ж вам после того иудивляться, что я с вами тогда такие шутки шутил? И зачем вы сами в ту самуюминуту пришли? Ведь и вас кто-то как будто подталкивал, ей-богу, а если бы неразвел нас Миколка, то… а Миколку-то тогда помните? Хорошо запомнили? Ведь этобыл гром-с! Ведь это гром грянул из тучи, громовая стрела! Ну, а как я его встретил?Стреле-то вот ни на столечко не поверил, сами изволили видеть! Да куда! Ужпотом, после вас, когда он стал весьма и весьма складно на иные пунктыотвечать, так что я сам удивился, и потом ему ни на грош не поверил! Вот чтозначит укрепился, как адамант.[76] Нет, думаю, морген фри![77] какой уж тутМиколка!