Колокола осажденных и взятых городов упоминаются в нескольких источниках Северной войны. Молчащие колокола упоминает мемуарист Гельме – со дня начала бомбардирования Риги в ноябре 1709 г. в городе не били ни колокола, ни башенные часы, а потом с колокольни Св. Петра сняли куранты [1441]. В Нарве с началом осады 1704 г. «колокола от кирок сняли и зарыли в землю, оставили малые, и те обшили и не звонят для печали» [1442]. Таким образом, колокольный звон в осажденном городе расценивался как нечто вызывающее по отношению к противнику. Горожане в двух упомянутых случаях стремились не провоцировать русских; из других источников мы знаем, как осаждающие наказывали за нарушение обычая. В 1703 г. после четырех с лишним месяцев осады Торна, помимо контрибуции с города шведы взыскали дополнительную контрибуцию в 60 тыс. ефимков «с монахов и с монахинь за то, для чего они во время осады в городе в колокола звонили» [1443]. При взятии русскими войсками Гданьска (Данцига) в 1734 г. в ходе Войны за польское наследство на сдавшийся город, помимо прочей контрибуции, был наложен штраф за то, что во время осады в городе «в противность военному обыкновению в колокола звонили»[1444]. Текст капитуляции уточнял, что эти деньги предназначались для генералитета артиллерии и инженерного корпуса русской императорской армии[1445].

Сведения о вознаграждении русских артиллеристов за взятие шведских крепостей сохранились среди документов российского артиллерийского ведомства. В 1703 г. генерал-майору Я. В. Брюсу «со товарищи за швецкие за 7 пушек которые им даны за взятье и радетельные промыслы новозавоеванного города Шлюсельбурха» [1446] были даны 1617 рублей 5 алтын. То есть артиллеристы получили семь трофейных пушек, которые были у них выкуплены за деньги. Второе упоминание касается взятия в 1714 г. крепости Нейшлот в Финляндии. Командовавшему артиллерией во время осады В. Корчмину по приказу царя следовало выдать деньги за взятую в Нейшлоте медь по тем же расценкам, по которым оплачивалась медь после взятия Нотебурга и других крепостей. Однако последовавшая переписка показала, что в артиллерийской канцелярии не сохранилось сведений о выкупе меди ни шлиссельбургской, ни из других крепостей. В итоге за 6 орудий и небольшое количество «рваной пушечной меди» общим весом 391 пуд 10 фунтов Корчмину выплатили 1000 рублей. Вместе с тем продолжились поиски «по чему ценою за взятую в Шлюселбурхе и в ыных крепостях такую ж медь артилерийским служителям и прочим за пуд давано» [1447]. Таким образом, мы доподлинно знаем, что русским артиллеристам достались призовые деньги дважды. При этом остается неизвестным, как распределялось вознаграждение между подчиненными Брюса и Корчмина. И главное – мы не знаем, получали ли петровские артиллеристы в награду медь в других взятых городах? В 1714 г. об этом не знали и сами артиллеристы.

За взятие Нарвы в 1704 г. бывшие при осаде «артиллерийские офицеры и прочие служители» должны были по государеву указу получить деньги, но вопрос о выплате оставался нерешенным даже в марте 1707 г., о чем свидетельствует корреспонденция Я. В. Брюса[1448]. И лишь в марте 1708 г. деньги дошли до адресатов; офицеры и унтер-офицеры получили трехмесячное жалованье не в зачет, капралы – по 2 руб., канониры, фузилеры, барабанщики и мастеровые люди – по 1 руб.[1449] Переписка по поводу этой выплаты не содержит упоминаний о трофейной меди, т. е. вознаграждение артиллеристам за Нарву не было увязано с количеством захваченных медных пушек, как за Нотебург и Нейшлот.

Опыт взятия крепостей во всех странах и во все времена учил, что осаждающий, даже не имея кровожадных намерений, как правило, не имел физической возможности удержать своих солдат от насилия по отношению к местному населению в условиях ожесточенного приступа и суматохи уличного боя. В этом отдавали себе отчет и русские, и шведы, как видно на примере Дерпта. Комендант этой крепости объяснял свое решение сдать город тем, что он был «не в состоянии держаться дольше и проникся состраданием к бедным обывателям, которые [в случае прорыва штурмующих. – Б. М.] все были бы преданы мечу» [1450]. То есть признавал, что город, взятый штурмом, не мог рассчитывать на милосердие победителей. Так же оценивал ситуацию царь Петр, который остановил свои войска у ворот Дерпта, «не чая солдат в ярости удержать, ежелиб они насильно в город вошли» [1451].

Единственным случаем, когда шведский город был взят «на шпагу» и горожанам угрожала неминуемая расправа ожесточенных солдат, стал штурм Нарвы в 1704 г. Однако и тогда русское командование старалось ограничить кровопролитие. Один из участников штурма, судя по журналу барона Гизена, утверждал, что городское население было «сохранено и пощадено в таковом случае, в котором воинские права позволяли все предать ярости солдатской» [1452]. Другой очевидец, князь Б. И. Куракин писал, что был «всем дарован живот, которое дело славное и дивное в свете сделалось, что николи того слыхать было, которых обычайно взяв, шпагою всех колют»[1453]. Писатель Д. Дефо под псевдонимом анонимного английского офицера на русской службе по поводу взятия Нарвы написал: «Город был отдан на разграбление в качестве награды за труды солдатам, которым, однако, было запрещено убивать жителей, если только они не оказывали вооруженного сопротивления. В разгаре дела царь отдал такой приказ, и он исполнялся настолько беспрекословно, что склады английских и голландских купцов, а также их дома и семьи остались нетронутыми; однако из-за таких гарантий безопасности их дома стали убежищем для многих горожан и их богатств, которые они приносили, чтобы спрятать их от солдат»[1454]. У другого британца описан случай, когда Петр вместе с Огильви въехал во взятый город и, встретив на улице солдата с потиром и другой церковной утварью, велел вернуть все на место и поставить часовых у церквей и богатых домов, чтобы к ночи восстановить порядок [1455]. В записках Юста Юля описывается городское предание, согласно которому царь лично убивал собственных солдат, «застигнув их нарушающими его приказание щадить жителей» [1456].