Но тут же возникли другие вопросы: как он попал в хороший отель? Что это за отель? И сколько прошло времени? «Я в Рескидде, — сказал себе Лонсирем, ища успокоения в несомненном. — Я сильно поиздержался. Среди ночи я забрёл в кабак и там надышался чем-то. Потом пошёл гулять по улицам и заблудился. Я зашёл в магазин сувениров, чтобы спросить дорогу. Там была странная женщина. Она начала нести какую-то чушь. А потом… потом я ничего не помню. Должно быть, я потерял сознание. Что случилось? Теперь я в богатом доме. Кто-то выручил меня? Какой-то богатый человек? Зашёл в магазин толстухи и решил помочь мне? Но почему? Может быть, этот человек — аллендорец? Похоже на то. Потому-то я и в гостинице… Но что это за аллендорец? Зачем ему заботиться о незнакомце? Может, это какой-то мой знакомый? Но… нет у меня таких знакомых. И почему же я на полу-то лежал?»

Внезапно пришла другая догадка. Сердце Лонси ёкнуло.

Тени.

На вокзале его заменили фальшивкой, секретным агентом, принявшим его облик. Но навряд ли его упускали из виду. Даже в кабаке к нему подсел странный сердобольный шулер — не тень ли? Что же, теперь он в руках теней?

— Ох, — сказал Лонси.

Слова «в руках теней» вызывали в воображении совсем другие картины: тайные убежища, мрачные подвалы, конспиративные квартиры. Если тени сочли нужным доставить его в такое превосходное жилище, вряд ли они намерены причинить ему зло. «Наверно, я ещё могу быть полезен, — подумал Лонси. — От меня требуется что-то ещё. Ох… хорошо, если так. Но со мной уже один раз поступили нечестно. Надо будет потребовать каких-то гарантий. Гарантий? У теней? Бедная моя голова. Что же делать?»

Размышляя, Лонсирем прошёл к огромной, во всю стену, тёмной шторе и несильным рывком сдвинул её.

Он ждал увидеть за окном улицу или сад. Море ночных огней или нежность рассвета, блистание ясного дня, грозовой сумрак или алый закат…

С диким криком Лонсирем отшатнулся от Окна и, валясь с ног, кинулся к противоположной стене. Он споткнулся о журнальный столик, сшиб его, упал и пополз по ковру на четвереньках. В единый миг он насквозь промок от пота. Конечности тряслись. Во рту ощущался вкус желчи.

Окно усмехнулось.

Окно смотрело ему в спину.

Лонсирем бросился к двери. Он уже взялся за ручку, когда страшная догадка оледенила его: а если дверь тоже выходит Туда?

Окно дышало и тянулось к нему, сизое, лютое.

Маг заскулил от ужаса.

Спасения не было.

«Надо задёрнуть штору, — пришло ему в голову. — Было так хорошо со шторой. Очень хорошо. Задёрнуть».

Но для этого надо было подойти к Окну…

В комнате стало темнеть. Зеркало над комодом, отразив Окно, начало перенимать его свойства. Потянуло ледяным холодом.

«Штора, — думал Лонсирем. — Штора!» — словно взывал о спасении. Он не мог даже обернуться в ту сторону, где был кошмарный взгляд Окна. Он только протянул руку, отчаянно желая…

Стало тихо.

Выдохнув, маг лёг ничком на тёплый, с подогревом, ковёр и обнял руками голову. Так он лежал, пока рассеивались последние струйки мертвящего холода, к лампам возвращалась яркость, а глубина зеркала прояснялась. Нестерпимо хотелось пить, рот стянуло от жажды. Мысли смешались. Но тело и разум мага теперь хорошо повиновались ему, не было ни слабости, ни тошноты. Тяжело дыша, Лонсирем перевернулся на спину и уставился в потолок. Перевёл взгляд.

Повинуясь его желанию, штора вернулась на своё место.

…нет, не в шторе было дело, не в куске ткани — повинуясь его желанию, замолчало и смирилось Окно!

Невольное торжество загорелось в груди. Всё ещё не в состоянии отдышаться, Лонсирем поднялся на ноги, прошатался к комоду и не глядя налил в большой серебряный стакан чистой воды из кувшина. «Нет, — думал он. — Не тени. Нет. Тени так не умеют. Что же это? Что же это такое? Никто так не умеет. Вовсе это никакая не гостиница. Зачем это всё? Что это? Где я?!»

И вдруг он понял, что минуту назад кувшина на комоде не существовало.

Лонсирем медленно опустил недопитый стакан.

Подвело живот.

«Чушь, — подумал он неуверенно. — Я просто не заметил…»

«Четвёртая с элементами Пятой, — возразила белая бесконечность. — А скорей Пятая с элементами Четвёртой. Свободная комбинаторика на атомном уровне, и учти, Лонси — без всяких схем. Для такой схемы нужен ватман формата „четыре авиаполя“».

Лонсирем сел в кресло и закрыл глаза.

— Выпустите меня отсюда, пожалуйста, — немного подумав, тихо сказал он.

«Откуда?»

— Из комнаты этой.

«Ты не пленник. Ты хозяин. Видишь, даже Окно тебе подчинилось. Выходи, направляйся куда желаешь».

— Я хочу домой.

«Отвори дверь, войдёшь в большую залу. Господин Кеви на работе, а госпожа Кеви сегодня работает дома».

Лонсирем набрал в грудь воздуха — и промолчал.

— Кто вы? — спросил он после долгой паузы.

Ответ предварила такая же пауза.

«Магия».

«Оно умеет врать», — подумал Лонсирем и, не шевельнувшись, обмер от страха: он был уверен, что незримый собеседник слышит и мысли. Но что же делать, если ему сказали очевидную неправду? Человек, окончивший Королевский университет в Ройсте, не мог вдруг уверовать, что у магии, гравитации или электричества есть разум…

«Судьба», — сказала бесконечность.

Взгляд Лонсирема сам собой обратился к Окну, скрытому шторой. «А не вдруг, пожалуй что, и уверуешь», — беспомощно подумал он. Ни одна из изученных им наук не могла подсказать, что представляет собой Окно.

«Смерть», — сказала бесконечность.

Лонсирем вздрогнул, подобрал ноги, вцепился пальцами в плечи. Его зазнобило.

«Так Я проявляю себя в замкнутом мире, — сказала бесконечность. — Я есмь беспредельная жизнь. Я — источник. Я ломаю определённую форму».

Лонсирема трясло.

Видение Цоза снова вставало перед ним — рваные облака, недвижные смерчи, песчаные столпы и тоскливые стены тумана. Бесконечные улицы уходили в туманную мглу, а дома были грудами тлена. Сутулые призраки торопились куда-то, суетные и безликие. «Еретики, — вспомнилось смутно, — рескиаты…»

Тепло светились лампы вдоль стен комнаты, рама зеркала золотисто мерцала. Когда-то сияющий копьеносец предстал Лонсирему на улицах Цоза — но сюда не было пути витязям светлого воинства.

— Что вы хотите? — вжимаясь в кресло, пролепетал Лонсирем.

«Играть».

— Что?..

«Я играю. Тот, кто отказывается от игры, обретает определённую форму, неизменную навеки, и единственное, что изменяет его — смерть. Моя дочь связывает Меня, но Я проявляю себя во всём, что создано ею, так как Я — её начало».