Суслов занимался идеологией, Фурцева — культурой, Ворошилов работал «живым портретом». Аристов был толковым специалистом, металлургом по образованию, имел учёную степень, но начиная с 1940 года занимался только партийной работой (кстати, решительно поддержал Хрущёва и Микояна в вопросе десталинизации).

В нынешнем составе Президиума не было ни одного производственника, такого, как например Михаил Первухин, военный инженер, специалист по ядерному оружию. Сильный и дельный работник, вдобавок имевший генеральское звание, Первухин в 1957 году выступил против Хрущёва и был низвергнут с Кремлёвского Олимпа. После того, как Шепилов предал Хрущёва, он уже никогда не приближал к себе интеллектуалов, «профессоров». Теперь в Президиуме за интеллект отвечала начитанная и образованная Фурцева.

Иными словами, Президиум теперь в основном состоял из администраторов средне-высокого уровня, причём пятеро — Козлов, Брежнев, Фурцева, Куусинен, Мухитдинов — не имели опыта работы на самом верхнем этаже власти и, соответственно, первое время держались осторожно.

За внешнюю политику отвечали Хрущёв и Микоян.

Когда Хрущёв поднял тему Западного Берлина и предложил выйти из Потсдамского соглашения — 6 ноября — все члены Президиума одобрили идею. Против был только Микоян. Причём о намерении поставить Западу ультиматум Хрущёв умолчал. Его выступление в польском посольстве стало для членов Президиума ЦК КПСС полной неожиданностью. Ещё одно доказательство, что для Хрущёва Президиум был «ручным».

Микоян был очень недоволен. «В вопросе о Берлине, — пишет он, — Хрущев также проявил удивительное непонимание всего комплекса вопросов, готов был отказаться от Потсдамских соглашений и обо всем этом осенью 1958 года заявил в публичном выступлении без предварительного обсуждения в Президиуме ЦК и Совете министров. Это само по себе вообще было грубейшим нарушением партийной дисциплины. Я сразу же поставил вопрос и попросил присутствовавшего Громыко (он не был тогда в Политбюро) высказать мнение МИДа. Тот что-то промычал нечленораздельное. Я повторил вопрос — тот опять мычит: видимо, не смел противоречить Хрущеву, но и не хотел взять на себя ответственность за такой шаг. Я долго тогда говорил о значении Соглашений, перечислил возможные отрицательные для нас последствия отказа от них, настаивал на том, что в спешке такие вопросы решать недопустимо!» Особенно тут важен восклицательный знак. Видимо, Микоян, диктуя этот фрагмент, не сдержал эмоций.

Хрущёв почему-то решил, что в Вашингтоне испугаются его угрозы, но там не испугались. Президент США Дуайт Эйзенхауэр сам был боевым генералом. Вероятная война в Европе его совершенно не смутила — скорее, наоборот. Он не только не испугался угроз советского лидера, но и дал понять, что США готовы отстаивать Западный Берлин силой оружия. Военный контингент в городе был усилен и приведён в боевую готовность.

Советский лидер попал в двусмысленное положение. Отозвать грозный ультиматум он не мог, а начинать Третью мировую войну не хотел. Вдобавок ко всему было ясно, что идея ультиматума его собственная, ни с кем не согласованная, то есть он совершил ошибку лично, персонально, поставил на кон собственную репутацию. Выйти из тупика можно было только одним способом: отойти назад, отступать. Начать переговоры с Вашингтоном: разумеется, негласно. Достичь компромисса. Эйзенхауэр был готов начать войну, но не хотел, так же как и Хрущёв.

Кто-то должен был поехать в США и сделать некие предложения, аккуратно дезавуировать заявления Хрущёва: да, ультиматум поставлен, но при определённых условиях его можно снять, без большого ущерба для обеих сторон конфликта и, главное, без потери авторитета Никиты Сергеевича, крупного международного политического деятеля.

На роль такого переговорщика не годился посол СССР в США Михаил Меньшиков — недостаточно крупная фигура. Министр иностранных дел Андрей Громыко тоже не подошёл: теоретически это была именно его работа, фактически он не входил в число кремлёвских «олимпийцев», послать его на переговоры значило умалить масштаб предполагаемой негласной сделки. Лучшие годы Андрея Андреевича были впереди. Единственным человеком, способным выполнить деликатную миссию и в Президиуме, и в окружении 1-го секретаря, был Анастас Микоян. Хрущёв сам это понял, сам сделал предложение. Факт подтверждён историками, а также сыном Хрущёва Сергеем Никитичем.

Микоян вылетел в США 3 января 1959 года. Визит был объявлен как неофициальный: член Президиума ЦК ехал в отпуск по приглашению своего друга, посла Меньшикова. Американских политиков это не сбило с толку, они сразу объявили, что считают визит Микояна официальным.

Микоян взял с собой младшего сына Серго, к тому времени сотрудника МИДа, выполнявшего функции референта. Тот самый Серго, младший сын, единственный из пяти, не ставший военным лётчиком, выбравший путь дипломата. Прошедший по легендарному делу «кремлёвских детей», отбывший ссылку в Таджикистане и потом реабилитированный. Старшие братья — трое невообразимо крутых парней, пилотов реактивных истребителей, Степан, Алексей и Вано — не слишком жаловали младшего. Он, в отличие от них, не пошёл самостоятельным путём, решил прилепиться к отцу, следовать за ним. Отец же любил младшего сына особенной любовью и поддерживал его. Потом Микоян будет брать с собой Серго и в другие поездки и таким образом введёт в круг Большой Политики и Большой Истории. И Серго отплатит сторицей: напишет фундаментальные исторические труды, опираясь на собственные уникальные впечатления.

Первую, пробную встречу с государственным секретарём Джоном Форстером Даллесом Микоян провел 5 января. Он огласил основные предложения: суть их сводилась к тому, чтобы ГДР вышла из Варшавского договора, а ФРГ — зеркально — из НАТО. 6 января — переговоры с вице-президентом Ричардом Никсоном (почти три часа). 7 января — в Кливленде встреча с представителями крупного бизнеса, включая миллиардера Сайруса Итона.

Разумеется, и политики, и газетчики раскопали все материалы, касающиеся первого визита Микояна в США осенью 1936 года, произведённые им закупки промышленного оборудования на огромные суммы, встречу Микояна с Генри Фордом. Подняли историю военного ленд-лиза. Оказалось, что Микоян, во-первых, эксперт в советско-американских отношениях, во-вторых, либерал по убеждениям, в-третьих, признаёт американское экономическое могущество и уважает трудолюбие и предприимчивость американцев. Это создало исключительно положительный, благоприятный фон для переговоров.

Ситуацию пытались испортить представители венгерской диаспоры: они устраивали пикеты и даже демонстрации (малочисленные), клеймя Микояна как соучастника вторжения 1956 года. Впрочем, до открытых провокаций дело не дошло. Советского гостя охраняли 275 американских сотрудников спецслужб.

В американском турне, продолжавшемся с 3 по 20 января, Микоян проявил все свои лучшие качества. Он поразил американцев открытостью, остроумием, а главное, своей гиперактивностью. Он раздал десятки интервью, несколько раз выступил по телевидению. Он, как в прошлый раз, проехал всю страну от побережья до побережья. Оказавшись в Лос-Анджелесе, он умудрился найти время и поехал на север Калифорнии, в городок Фресно, там компактно проживала армянская община — сыновья и внуки националистов-дашнаков. Этот визит Микояна во Фресно зафиксирован в художественной литературе: писатель Уильям Сароян написал превосходный рассказ, «Гала-банкет в честь Микояна».

Рассказ — очень смешной и выставляет представителей армянской диаспоры робкими провинциалами. Микоян же описан как персона громадной величины, которую невозможно ни смутить, ни поколебать. Армянские эмигранты