– Ах ты мой маленький киниг. – Джастина нежно прижала к себе Нолина. – Киниглинг.

– Киниглинг? – улыбнулась Персефона.

– Ну давай, скажи «киниглинг»! – Малыш в ответ лишь пускал пузыри.

– Такое никому не выговорить. Звучит по-гномьи.

Молодая женщина удивленно воззрилась на Персефону, будто та изрекла глубокую мысль.

– А как гномы называют своих правителей? Вроде тоже «киниг».

– Не «киниг», а «кинг». Можешь говорить «кинглинг», так проще.

Джастина задумалась.

– «Киниглинг» лучше, правда, моя прелесть? – проворковала она, обращаясь к Нолину.

Умом Персефона понимала: нужно выйти к людям, пусть видят, что она еще жива, только ей не хотелось. Прошедшие два месяца она провела почти без сна: Нолин просыпался едва ли не каждый час. Персефона совершенно измучилась, поэтому попросила Джастину помогать с ребенком. Молодая женщина оказалась истинным подарком Мари и в то же время поводом для угрызений совести: все ее родные, включая жениха, погибли в Грэндфордской битве. Джастина нянчила Нолина, потому что у нее больше никого не осталось.

Война породила много таких, как Джастина. Киниг должен стать для всех матерью, а это, мягко говоря, утомительно.

Послышались торопливые шаги.

– Доброе утро, Хэбет, – раздался взволнованный голос. – Госпожа киниг, можно к вам?

– Заходи, Брин, – отозвалась Персефона, с грустью вспомнив, что судьба Хранительницы схожа с судьбой Джастины: Сара и Дэлвин погибли во время нападения великанов на Далль-Рэн.

Девушка вошла в шатер. Ее лицо и плечи покрывал золотистый загар, как и полагается в середине лета. Персефона почувствовала укол зависти, ведь сама она была бледная и прозрачная, словно сосулька.

Заметив Джастину с ребенком, Брин вся расцвела. Хранительница, разумеется, пришла к Персефоне по делу, однако ее первая улыбка досталась Нолину.

– Надо же, проснулся! Обычно он все время спит.

Джастина и Персефона удивленно переглянулись.

– По крайней мере, в моем присутствии. – Брин осторожно потерла малышу носик. – Какой милашка!

– А вот мамочка величает нас чудовищем, – наябедничала Джастина.

– Никакое он не чудовище! – возмутилась Брин. – Он…

– …киниглинг.

– Кинглинг, – поправила Персефона.

– Вы о чем? – недоуменно поинтересовалась Хранительница.

– Разве не так по-гномьи «сын кинга»? – спросила Персефона.

– Нет, – ответила Брин. – Сын кинга будет «принц».

– Правда? – удивилась Персефона. – А как называется сын кинига?

– Такого слова нет. История знает не так много кинигов, и все они были молоды и не женаты. Их дети появились на свет уже после того, как вожди слагали с себя это звание. И уж, конечно, никто из них сам не рожал.

– Принц? – Джастина оценивающе взглянула на Нолина, будто примеряя к нему незнакомое слово. – Мне нравится.

– Можно подержать? – попросила Брин.

Джастина неуверенно посмотрела на Персефону. Та кивнула.

Хранительница осторожно взяла ребенка, словно огромное хрупкое яйцо.

– Он так быстро растет…

– Ты пришла понянчиться с младенцем или научить нас новым словам?

– Ой, совсем забыла: Хэмлин вернулся из Алон-Риста.

– Кто?

– Всадник. Прилетел голубь из Эстрамнадона. Фэйн прислал письмо!

Покидая развалины Алон-Риста, Персефона оставила там небольшой отряд, в том числе фрэя, ранее присматривавшего за голубятней. Дни складывались в недели, недели – в месяцы, и надежда получить ответ на послание, отправленное в разгар Грэндфордской битвы, почти испарилась.

– Письмо? – Персефона резко выпрямилась. – Что в нем?

Брин радостно улыбнулась.

– Фэйн просит мира!

Не сдерживая слез, Сури наблюдала, как Гиффорд жонглирует тремя камушками. Для человека, позвоночник которого настолько перекручен, что смахивает на виноградную лозу, гончар справлялся весьма неплохо. Он не пытался достичь высот мастерства – например, жонглировать одной рукой, – и все же, несмотря на хромую ногу и скособоченную фигуру, ни разу не ошибся. Сури плакала вовсе не из-за него, а из-за камушков: они принадлежали Арион.

Заметив на щеках мистика слезы, Гиффорд перестал жонглировать. Выражение его перекошенного лица трудно было разобрать, однако во взгляде читалось раскаяние.

– Извини, у меня неважно получается. Мое тело не пфиспособлено для таких сложных движений.

– У тебя хорошо получается. Ты тут ни при чем.

– Тогда почему ты плачешь?

Девочка не ответила. Словами такое не объяснишь.

Со дня смерти Арион прошло больше года. Сури казалось, еще вчера она жонглировала этими самыми камнями, а наставница с гордостью смотрела на нее. Миновал год, но всякие мелочи вроде камней до сих пор вызывали слезы. Впрочем, плакать навзрыд лучше, чем держать горе в себе и захлебнуться, решила Сури. Она не так уж часто думала о погибших: целыми неделями не вспоминала Арион, Минну, Туру или Рэйта. Ладно, целыми днями. Ну хорошо, целый день. Или не целый день. Нельзя не думать о Рэйте, когда рядом Гиларэбривн. Невозможно уснуть, не вспомнив, что раньше подушка была живая и пахла шерстью. Разумеется, летом всюду порхали бабочки. А сегодня вот камни.

Сури вымученно улыбнулась и похлопала себя по бедру.

– Старая рана. – Звучало как шутка, однако в ней содержалась доля правды: мистик действительно получила на войне тяжелые ранения, только пострадало вовсе не бедро.

Словно почувствовав, что у Сури на душе, – возможно, благодаря Искусству, – Гиффорд молча кивнул и убрал камни в мешок.

Пока молодой гончар не особенно преуспел в обучении: ему удавалось сплести лишь самые простые заклинания. Мистик предложила коснуться более толстых струн мироздания, например, вызвать дождь, – с неба не упало ни капли. Гиффорд боялся. Сури хорошо его понимала; в ее сердце вновь появлялись непрошеные гости – воспоминания об Арион. Учить Гиффорда Искусству – все равно что общаться с призраком.

Арион хотела найти и обучить заклинателей-рхунов, поэтому в память о ней Сури согласилась заниматься с гончаром. Впрочем, других дел у нее не было: она отказалась помогать Нифрону в сражениях и убивать фрэев, которые теперь сами защищались от вторжения. Занятия с Гиффордом служили более веской причиной остаться, чем вселяющий беспокойство разговор с Малькольмом, загадочно испарившимся перед их отбытием из Алон-Риста.

Сури установила продолжительность занятия – один час в день, и за его пределами старалась не пересекаться со своим учеником. Проводить с ним много времени было слишком опасно. Гиффорд – хороший человек, но бабочки не могут позволить себе друзей. Дружба, счастье и довольство жизнью – удел гусениц.