знаменитых корейцев из библиотек и школ. Чтобы усилить контроль за исполнением новых законов, генерал-губернатор заменил корейскую полицию японской военной жандармерией, предоставив ей право выносить приговоры по «административным правонарушениям», которые не подпадали под юрисдикцию более высоких судебных инстанций. Только в 1916 г. военная полиция вынесла почти 80 000 подобных приговоров. За исключением приблизительно тридцати случаев эти приговоры предусматривали штрафы, тюремное заключение или телесные наказания, такие как битье бамбуковыми палками.

В 1910-х гг. чиновники генерал-губернатора были озабочены исполнением правительственного поручения по превращению полуострова в рынок сбыта для товаров, произведенных в метрополии, а также в источник сельскохозяйственной продукции, особенно после рисовых бунтов 1918 г. Чтобы убедиться в том, что местные бизнесмены не будут развивать производства, способные конкурировать с японскими фирмами, направлявшими свои товары в Корею, генерал-губернатор в конце 1910 г. издал так называемый Закон о компаниях. Согласно ему все новые фирмы подлежали обязательному лицензированию. В последующие годы потенциальные корейские предприниматели все чаще отказывались от своих планов, поскольку, в конце концов, понимали, что получить разрешение на их осуществление практически невозможно. Между 1910 и 1918 гг. генерал-губернатор выдал только 105 лицензий, 93 из которых предназначались японским компаниям. В сельских районах жизнь корейцев изменилась кардинальным образом после ревизии всех земель, завершенной в 1918 г. В результате были аннулированы около 40 000 неподтвержденных документально претензий на владение землей. На освободившиеся земли наложила свою руку Компания восточного развития, а также другие японские сельскохозяйственные кооперативы, превратившись таким образом в крупных землевладельцев. Их земли обрабатывали корейские семьи, которые неожиданно для себя попали в категорию арендаторов, вынужденных платить ренту за землю, еще недавно принадлежавшую им.

Среди корейцев на протяжении 1910-х гг. росло недовольство японской административной и экономической политикой. Внезапная смерть императора Коджона в начале 1919 г. дала толчок к возникновению народного движения против колониального правления. 1 марта в сеульском Парке пагоды собрались студенты, чтобы зачитать декларацию независимости. По всему городу были расклеены листовки, в которых утверждалось, что бывший император был отравлен японцами, и выдвигались требования применить принципы национального самоопределения, которые столь яростно отстаивал Вильсон, по отношению к Корее. В следующие дни по всей стране прошли такие же мирные демонстрации. В апреле группа, возглавляемая Синмэном Ри, который впоследствии, с 1948 по 1960 г., был президентом Республики Корея, объявила о создании в Шанхае правительства в изгнании. В самой Корее Движение за независимость Самил («Первое Марта») объединило в своих рядах миллион националистически настроенных корейских мужчин и женщин самого разного социального происхождения, которые протестовали против японского колониализма.

Японское правительство наконец решило изменить в лучшую сторону свою политику, но не раньше, чем будет задавлено движение протеста. Без всякой жалости полиция избивала и похищала заподозренных в диссидентстве корейцев. Вопиющий случай произошел во время одной полицейской акции, когда корейцев согнали в церковь, которая затем была сожжена вместе со всеми находившимися в ней людьми. К концу лета 7000 корейцев были убиты, 50 000 оказались за решеткой. Зверства, творившиеся в Корее в 1919 г., шокировали многих японцев. Лишь немногие допускали мысль, что это действия колониальных властей спровоцировали возникновение протеста. Некоторые считали, что широкомасштабное сопротивление в Корее подвергает опасности статус Японии как великой державы. «Восстание в Корее, — писал либерал Ёсино Сакудзо, — пятном позора ложится на историю эпохи Тайсо, и мы всеми силами должны стараться уничтожить его. Но, несмотря на наши успешные действия, оно не только бросит тень на честь самой развитой нации Восточной Азии, но также существенным образом повлияет на судьбу нашего народа»{210}.

Премьер-министр Хара Такаси пытался изобразить хорошую мину, рассказывая всему миру, что корейцев необходимо обучить, чтобы те смогли в конце концов насладиться гражданскими свободами и большей политической автономией, и что эту цивилизаторскую миссию берет на себя Япония. «Желанием большинства корейцев является не независимость, — пояснял он американскому журналисту, — а достижение одинакового с японцами уровня. Под этим я имею в виду то, что корейцы имеют равные возможности в образовании, промышленности и управлении»{211}. Чтобы успокоить бурю, Хара послал в Сеул нового генерал-губернатора. В августе 1919 г. этот пост занял адмирал Сайто Макото. С собой в Корею он привез инструкции по установлению эры бунка сэйдзи («культурного правления»). Они предписывали заменить жандармскую систему гражданской полицией, отменить Закон о компаниях и ослабить ограничения на издательскую и политическую деятельность.

Пока Сайто успокаивал Корею, другие представители Японии отправились на Запад, чтобы разъяснить цели своей страны как колониальной державы. Во время своего турне по Соединенным Штатам Нитобэ Инадзо начинал свои выступления с изложения той идеи, что Япония принадлежит к числу государств, которые «мудро приспособили свое национальное самосознание к законам органического роста» и превратились в «колониальные державы». Корея в то же самое время оказалась среди тех стран, которые, «подобно глупым девам из притчи, оказались неготовыми к вызовам текущего столетия», и поэтому «лишились своей независимости»{212}. Далее Нитобэ замечал: «Я причисляю себя к истинным и самым лучшим друзьям корейцев. Мне они нравятся. Я считаю их очень способным народом, который в настоящее время проходит стадию обучения, а в дальнейшем сможет пользоваться широким самоуправлением». По словам Нитобэ, японская колониальная администрация уже достигла значительных успехов: «Добыча природных ископаемых, рыболовство, производство промышленных товаров уже достигли хорошего уровня развития. Горы, которые ранее были лысыми, теперь покрыты молодыми лесами. Стремительно развивается торговля». Новое японское «культурное правление» обещает еще больший прогресс в будущем. «Изучайте то, что мы делаем в Корее», — вещал Нитобэ аудитории, поскольку «Япония является тем управляющим, на плечи которого возложена тяжелейшая задача по подъему Дальнего Востока».

Реакция слушателей на выступления ораторов, подобных Нитобэ, не была однозначной. В пределах самой колониальной империи критики презрительно отвергали риторику о добродетельном патернализме, доказывая, что Япония обычно действовала исходя из своих собственных интересов. Колониальные экономики повсеместно оказываются в подчиненном положении по отношению к потребностям метрополий, и в Корее наблюдается точно такая же ситуация. Программы индустриализации, предпринимаются ли они ЮМЖД, или Компанией по развитию Южных морей, или горнодобывающими и лесными компаниями Карафуто, основную прибыль приносят японским предпринимателям, а не туземным народам. Везде, за исключением Карафуто, колониальные администрации осуществляли жесткий контроль над внутренними делами подвластных им территорий, подавляли любое проявление политической воли, а образовательные программы, предлагаемые местным народам, были далеко не лучшего качества. От Маньчжурии до Южных морей обитатели японских колоний смотрели на империалистов, подобных Нитобэ, как на наивных людей, ослепленных глупой убежденностью в своем моральном превосходстве. Для тех, кто жил под колониальным управлением, не была нова жестокая истина: независимо от громогласных заявлений