добытые в Белграде документы насторожили контрразведку, а события в Праге лишь укрепили возникшие подозрения. Связной А-54 был арестован с полученными от него списками информаторов гестапо и абвера в рядах Сопротивления и вопросником для агента, после чего стало ясно, что источник утечки находится в весьма ограниченном кругу немцев, обладающих доступом к серьезной информации. Подпольщик умер в гестапо под пытками и сохранил тайну А-54, но контрразведка уже определила круг подозреваемых в предательстве. Во всех перечисленных случаях попавшей к противнику информацией владели лишь немногие офицеры, и в каждой из групп фигурировал сотрудник АСТ-Прага полковник Пауль Тюммель. Привилегированное положение в разведке некоторое время отводило подозрения от А-54, поэтому вначале контрразведчики арестовали непричастного к работе на противника капитана Лей-для, но вскоре разобрались и отпустили его.

Машина контрразведки продолжала работать, и Тюммеля уже не спасло бы даже прекращение сотрудничества с чехословацкой разведкой. 19 октября 1941 года он был арестован, однако благодаря профессиональной подготовке и знакомству с ходом розыска сумел очиститься от всех обвинений. 25 ноября разведчика с извинениями выпустили на свободу и вернули к прежней деятельности. Следующий арест А-54 последовал 22 февраля 1942 года, после детального изучения показаний похищенных в Венло британских разведчиков Стивенса и Беста. Среди огромного массива выданной ими информации в январе обнаружилось сообщение о происходившей в 1939 году в Гааге конспиративной встрече сотрудника чехословацкой разведки с одним из старших офицеров германской армии. Проверка списков военнослужащих, покидавших в этот период территорию рейха, показала, что в Гаагу мог приезжать только Тюммель, однако он настаивал, что все его контакты проходили в рамках осуществляемых им по должности оперативных игр с секретной службой противника. Внешне это полностью соответствовало истине. Наступательная контрразведка против Чехословакии действительно являлась одной из его прямых служебных обязанностей, и следствию трудно было что-либо противопоставить этому вескому аргументу. Тюммель заявил, что близок к поимке Моравека, и его вновь выпустили на волю под негласным надзором. Естественно, он не выполнил свое обещание, а 21 марта 1942 года Моравек получил десять пулевых ранений в перестрелке с группой контрразведчиков и во избежание захвата еще нашел в себе силы застрелиться. Вся эта история вызвала вполне оправданное недоверие к лояльности Тюммеля, после чего в ночь с 26 на 27 марта последовал его третий, последний арест. Случай был настолько вопиющим, что арестованного не судили, а под именем Питера Тоомана отправили в концентрационный лагерь Терезиенштадт, где через три года, 26 марта 1945 года казнили.

Изложенная версия является лишь одной из существующих. Они разнятся у различных исследователей и едины, пожалуй, лишь в том, что “Карлом” оказался казненный весной 1945 года полковник абвера Пауль Тюммель, все же остальные варианты рассматриваются зачастую совершенно по-разному. В частности, начальник 2-го отдела генштаба чехословацкой армии Моравец полагал, что события развивались иным образом. Он ничего не говорит об оправданиях и повторных арестах своего бывшего источника, а сообщает лишь, что тот предвидел скорое окончание войны и всячески тянул время, надеясь дожить до разгрома Третьего рейха. Это ему почти удалось, но в апреле 1945 года, буквально за несколько дней до окончания войны, эсэсовцы произвели массовые казни находившихся под следствием заключенных, в числе которых оказался и Тюммель. По некоторым данным, он попросил выживших найти в освобожденной Праге Моравца и передать ему последний привет, однако не исключено, что это является лишь красивой историей, вымышленной бывшим руководителем чехословацкой военной разведки.

Самым сложным испытанием для начальника 2-го отдела стало не противостояние с германскими спецслужбами, а взаимодействие с советскими коллегами, в особенности, по его воспоминаниям, после прибытия в Лондон на должность представителя советской разведки И. Д. Чичаева (“Джон”). В настоящее время об осуществлении этих контактов в открытых источниках имеется лишь свидетельство Моравца, а учитывая его давнюю неприязнь к Советскому Союзу и особенно послевоенные факты его биографии, есть веские основания предполагать, что он сгустил краски. Тем не менее, этот аспект взаимоотношений приходится излагать по его воспоминаниям, поскольку ничем другим историки не располагают.

Согласно Моравцу, контакты развивались трудно и были однобокими, советская сторона желала лишь получать информацию, но не давать ее. Недолгий дружественный этап взаимоотношений закончился в конце 1942 года, после обозначения перелома в войне в пользу СССР. Это утверждение вызывает обоснованное недоверие, поскольку в конце 1942 года Сталинградская битва была еще отнюдь не закончена, вермахт стоял на Волге. Скорее всего, Моравец здесь либо ошибается в сроках, либо вообще искажает обстоятельства дела. Он сообщает, что с этого времени ранее вежливый проситель информации Чичаев начал вести себя как хозяин положения, постоянно высказывал свою неудовлетворенность результатами работы 2-го отдела, критиковал пассивность подполья в протекторате и вмешивался во внутренние дела страны. В этом, судя по всему, есть элемент истины. Советский Союз постоянно требовал от всех союзников усилить боевое воздействие на противника, поэтому очевидно, что Чичаев не мог не настаивать на развертывании открытых партизанских действий на территории Чехословакии, в частности, массового саботажа на оружейных заводах в Пльзени, способного остановить производство. Когда Моравец заявил ему, что за устранение Гейдриха чехи заплатили пятью тысячами жизней, советский представитель ответил, что остановка пльзеньского производства стоит и двадцати тысяч. Он был озабочен отнюдь не судьбой обитателей протектората, а сохранением жизней своих солдат на фронте, но начальника 2-го отдела беспокоило как раз противоположное. Он вспоминает, что парировал это заявление вопросом, почему советская разведка не осуществит эту же акцию на заводах по производству вооружений в Одессе, на что якобы Чичаев не нашел ответа. Реплику Морав-ца, однако, нельзя признать удачной, поскольку одесские фабрики и заводы не выпускали военную продукцию для рейха в сколько-нибудь заметных количествах, а на судоремонтном заводе активно действовала диверсионная резидентура под руководством кадрового разведчика Н. А. Гефта. Чичаев никогда не забывал, что он является в меньшей степени дипломатом, и в большей — разведчиком, поэтому всегда и везде искал пути внедрения в спецслужбы как противника, так и союзников. В рамках этой задачи он потребовал от начальника чехословацкой разведки предоставить ему частоты, шифры и расписание связи для организации прямого выхода на агентов-радистов в Богемии, Моравии и Словакии, на что Моравец ответил, что санкция на подобные действия должна исходить от президента. Всячески искавший компромиссов с СССР Бенеш, тем не менее, поддержал отказ и посоветовал сослаться на технические трудности.

Вызывает удивление отсутствие в мемуарах Моравца упоминания о контактах с А. Ф. Сизовым. Этот офицер ГРУ был военным атташе СССР при эмигрантских правительствах в Лондоне и одновременно руководителем “легальной” резидентуры, основная задача которой заключалась