– Мильтон, он зарежет ее! ― я почти взвизгиваю, в свою очередь встряхивая его за плечи. ― Не зарезал одну, так зарежет другую из этих чертовых сестричек, пока мы болтаем! Твое джентльменство не…

Я осекаюсь. Я понимаю, что сказал, по тому, как перекашивается его лицо.

– Не одну, так другую… ― Мильтон, шагает вплотную, и я невольно отступаю. ― Значит, Джейн он действительно не убивал… Ты знаешь это? А может, даже знаешь убийцу?

Он не верит, не хочет верить, но я ведь не посмею ему солгать. Я киваю и получаю резкий удар, от которого не загораживаюсь: на это у меня тоже нет права. Я просто падаю Мильтону в ноги и смотрю снизу вверх сквозь туман, шум, всполохи. Кровь заливает губы. На вкус она совсем иная, чем та, что лилась из шрама. Горчит.

– Ты обманул Эмму. ― Он наклоняется, сжав кулаки до хруста.

– Но вождя обвинил…

…не я, а жрица.

– …Ты не рассказал мне, видя, как меня мучает та смерть!

– Да ты не верил даже, что я волшебник, ты бы…

Он не слышит. Да и есть ли смысл спорить?

– Ты не помог шерифу! И Андерсену! Чтобы было по-твоему? Чтобы мы бежали скорее к принцу за спасением и делали все, что ему надо? Ты… ― руки бессильно разжимаются, ― да какой ты волшебник? Ты тварь.

И я закрываю глаза, увидев, как он поджимает губы не в улыбке.

Я верил: не откроется, нет, не так. Я хранил тайну гибели Джейн; куда важнее казался я сам, я и моя свобода, а не убитая девочка-рыцарь, которой кто-то когда-то дорожил. Забавно… я действительно тварь. Для его Джейн, его города я не сделал почти ничего. Я вполне заслужил потерянное доверие, все, из-за чего теперь захлебываюсь и заикаюсь, привстав на локте.

– Все не так… я…

Наверное, Мильтон хочет ударить меня еще раз, но вместо этого вдруг со вздохом опускается рядом. На лице больше нет гнева; там разочарование, будто я ― неразумный ребенок, с которого много не возьмешь. Не мужчина, не друг, не боевой товарищ. Никто.

– Черт возьми, Амбер, я просто не понимаю, как ты мог, как…

Он вскидывается ― молча, но под взглядом замирает Кьори, ринувшаяся было к нам. Она хромает, вот-вот упадет, вся дрожит. Мильтон отворачивается, с брезгливой жалостью глядит снова на меня. Протягивает руку. Вытирает текущую из моего носа кровь. Это тоже не жест друга, лишь машинальное движение врача.

– Я молю Господа, Великий лжец, об одном. Чтобы хоть жизнь Джейн не была на твоей…

– НЕТ!

Крик ― не с моих губ, хотя я готов кричать то же. Это змеиная жрица падает рядом и впивается в мое плечо, пытается оттащить меня, заслонить. Она думает, Мильтон свернет мне шею или сломает кости: слишком много холода в его глазах, много даже для меня, привычного к нему в разные минуты. Я качаю головой, силюсь отстранить ее:

– Оставь, мы сами…

– Я ее убила! ― выпаливает глупая девочка, приговоренная, которую я хотел, действительно хотел хоть на время оградить от признаний. ― Я! Проткнула ножом, раз, и еще, и еще! Она была врагом ― твоя Жанна! Предала нас, а может… не предала, я не знаю! Мне было страшно! ― Она задыхается, бессильно жмурится. ― Я… согрешила, вы так это зовете, да?! А он не виноват! ― Снова она тщетно дергает меня к себе. ― Не мучь его! Он хотел жить! Чтобы его спасли и чтобы он спас нас! Чтобы никто больше не погибал, не сражался, не…

Она утыкается лицом в траву. Мильтон, потрясенный, прижав ладонь к груди, глядит на меня, и я киваю. С подлым облегчением и невыносимой горечью разом.

– Она и Джейн были дружны, а потом случилось это. Я скрыл, да, и мне нет оправданий, кроме того, что поначалу я не знал сам, а потом не знал, кого еще погубит правда. Я… должен был думать о двух мирах, Мильтон. Увы, волшебники могут не все. Но… я бы не тронул Джейн. Она всегда была ко мне слишком добра, совсем как ты. Пожалуйста… ― сглатываю, с трудом делаю вдох ртом, ― поверь мне еще раз, последний. Я прошу многовато для одного дня, да?

Он с прежней горечью глядит на меня, а потом… просто помогает сесть. Кровь льет из разбитого носа; Мильтон все так же молча дает мне платок. Я запрокидываю подбородок, но, вспомнив о даре и сосредоточившись, останавливаю кровотечение усилием мысли. Пальцы светятся лиловыми искрами. Мильтон криво, натянуто усмехается:

– Думаю, доктор тебе больше не понадобится. Никогда.

Пятна алеют на платке, сжатом в кулаке. Горло то и дело перехватывает, и я не знаю, могу ли хотя бы поднять глаза; пока на это нет мужества. Я лишь жалко шепчу:

– Нужен. Всегда будет. А еще, знаешь… глупому принцу нужен советник. Если…

Всхлип заставляет осечься. Кьори рядом, прячет лицо в ладонях и раскачивается. Отрешенно думаю о том, что нужно защитить ее, что я не позволю Мильтону тронуть ее, если попытается, ― а ведь он вправе. Я меж ними: праведным гневом и спешным судом. Но…

– Не плачь, малышка. Не надо. Все решают на небе, ты слышала об этом?

…Но ей не нужна защита, ведь Мильтон обнял ее, как отец обнял бы дочь. Приглаживает волосы, стараясь не касаться ни веток плюща, ни тонких рожек. Он глядит на меня поверх ее головы пусто и скорбно, но лед в глазах истаял. Если я для него дитя, то жрица ― младенец.

Он не обидит ее, даже зная, сколько раз она всадила нож в живот его Джейн. Он понял что-то, чего не понимаю я.

– Я поверю тебе, Амбер. ― Я вздрагиваю, в надежде подаюсь ближе. ― Поверю, потому что, видимо, ты сам не знаешь многого. И я пойду с тобой к вождю. Но… при условии.

– Любом. ― Спешно киваю. ― Обещаю, док.

Руки смыкаются на худой спине Кьори; она не противится. Она успокоилась в объятьях, забыла: дарит их тот, кто должен мстить. Я тоже забыл бы, тронутый и умиленный, если бы не смотрел Мильтону в лицо и не видел то, что никогда, никому не давало долго заблуждаться на его счет. Я называл его святым не единожды, но святым он сроду не был. Его приходилось слушаться даже самым упрямым, заносчивым офицерам полка.

– Эмма узнает правду. И тот человек, ― без имени я понимаю, о ком речь, ― тоже вправе знать. Прежде чем ты нападешь на него, а если честно, я вовсе не уверен, что вы должны сражаться. Сколько прошло?..

– Должны, ― одними губами повторяю я. ― Какой у меня выбор, если…

– Слышать, ― непреклонно звучит в ответ. ― Альтернатива «сражаться» всегда только «слышать». Того, кто отнял у тебя дом, того, кто убил твоего отца, того… старого, самого старого друга?

Конечно, он понял все по сказке. Ведь я сам хотел, чтобы он узнал меня, чтобы разделил часть моей боли, как негритята, которым я давал шоколад. Они, наверное, давно забыли и байку странного солдата, и сам луизианский костер. А тот, с кем я связан шрамом, не забывает ничего.