Он сдержанно кивает.

– Вышний много знает о наших обычаях.

Сердито дергаю хвостом. Знаю. И не помню, откуда.

– Будет так, как желает Вышний, – соглашается Думбук и уходит, а я снова надеваю ремешки со стеклами и еще долго верчу головой, наблюдая через них, как уходит день. И когда всходит полная луна – я могу смотреть прямо на неё без слёз.

* * *

Волки учуяли чужаков, как только они перешли наши границы, а я узнал об этом от родичей, которые общались со зверями.

Мы пошли навстречу Аузу, мы сами напали на лагерь, устроенный им в лесу, мы подгадали время так, чтобы выйти на лагерь днем. Ауз, конечно, оставил дозор из наёмников, но это не помогло: нас было много больше, чем дозорных. И когда те увидели вампиров с повязками и темными стеклами, сердитых сонных орков, людей из городской стражи, медведей и волков, что шли с нами, то сделали самое разумное, что остается наемникам в таком случае – побросали оружие и отступили. Некоторые, кажется, после боя увязались за людьми и ушли в города, а впрочем, я не следил за ними.

Я сказал «боя», но это не было им. Мы просто убивали беспомощных ослепших вампиров, пока не отыскали среди них Ауза и других Вышних. Двоим я просто снес головы: мелкой звероедке из южных вампиров и уродливому мужику с толстой шеей – то ли горный вампир, то ли бывший человек, не знаю. Какая разница? И я уж совсем было собрался отрубить башку и Аузу, когда Урзул завопила: «Ты обещал!», и я вспомнил, что да, обещал.

Смотрел, как она вырывает глаза Ауза и жрет их, давясь и кашляя. Что-то знакомое было в этом: здоровенная серокожая баба, убивающая душу вампира. Я видел это много раз, но не помнил, где, и как-то понимал, что расстроюсь, если вспомню, потому не очень-то ловил воспоминание.

Выжившие вампиры из семейства первых двух Вышних катались по траве и выли. Некоторые из них, с кем связь была сильнее, сдохнут сами, остальные… не знаю, присоединятся к Урзул, наверное.

– Готовы вы принять меня своей хозяйкой? – рявкает она на семью, которая только что принадлежала Аузу, и вампиры тут же склоняются перед ней и называют своей Вышней.

Я отхожу в сторонку, сажусь на подвернувшийся пенёк. Волк, покрутившись, ложится рядом.

Как же хорошо в лесу днём, и как же мне этого не хватало! Запаха нагретой солнцем листвы, переклички птиц, жужжания жуков, всего этого потрескивания, пощелкивания, шелеста и того, как солнце подсвечивает листья, и нагревает чешую, и побуждает кровь бежать живее.

В ночном лесу всё иначе. Я очень любил лес, но всё не мог понять, чего же в нём не хватает. Вот чего – солнца! Я давно понял, что лес очень много значит для ящеров, потому люди и орки слышат и видят его совсем иначе, не улавливают всяких тонкостей в треске и шелесте, не чувствуют себя дома.

– Ящер! – кричит кто-то, и я лениво думаю, что сейчас оторву ему голову.

Я, конечно, ящер, но обращаются ко мне – «Вышний», неужели кто-то этого не знает до сих пор?

Я поворачиваю голову и едва не падаю с пенька. Два вампира ведут ко мне наёмника, он шагает нога за ногу, всем своим видом показывая глубочайшее омерзение и снисхождение к тем, кто посмел наставить на него копья. И я верю, что он идет только потому, что сам решил идти, иначе даже вампиры, пожалуй, умаялись бы бегать за ним.

Я смотрю на него и чувствую, как пульсирует кровь под головным гребнем, так сильно, что он вот-вот хрустнет. С каждым шагом наёмника мне в голову валится непонятно откуда приходящее понимание.

Он не с северного озерного берега – у него сочнозеленая чешуя. Он молодой – чешуя яркая, а кое-где еще даже видны желтые полосы. Он не только воин, но и охотник – у него на груди висит колчан, на поясе болтается топорик. Он не одевается как обычный ящер, он красуется не понять перед кем – на нем только жилетка и короткие штаны.

Он ящер! Честное слово, ящер!

На этом мысли у меня заканчиваются. Наёмник останавливается в пяти шагах, складывает руки на груди и отвечает мне скучающим взглядом красно-коричневых змеиных глаз.

* * *

Наёмник согласился остаться в деревне на некоторое время, радости при этом не выразил, но я подозреваю, у него было не особо много других дел. Сказал, что зовут его Ам-Зейрус, что это имя он взял себе сам после того, как прошел все испытания воина, хотя род его не прожил достаточно долго, чтобы дать ему имя по всем обычаям.

В груди моей эти слова что-то встрепенули, и я понял, что такие вещи – не редкость, во всяком случае – они мне знакомы.

– Ты, видно, совсем забыл, кем был прежде, если называешь себя ящером, – говорил Ам-Зейрус. – Мы – древние, народ Древа, а ящеры – те, от кого мы произошли давным-давно, на заре сейчашнего мира, и они до сих пор больше относятся к зверям, чем к разумным расам.

Поначалу Ам-Зейрус не очень охотно вступал в разговоры, обыкновенно Носычу приходилось долго его увещевать или хорошенько подпаивать мёдом. Зато Ам- Зейрус здорово находил общий язык со зверями, даже Три Медведя его слушались, и погонщики, бывало, доверяли ему перевозить небольшие лодки самому. Не знаю, зачем это нужно было ящеру, то есть древ-нему, может, просто хотелось побыть в тишине и в одиночестве, подальше от вампиров и орков. Меня он тоже относил скорее к вампирам, чем к своим со-родичам, и не могу сказать, что он был не прав.

Десять вампиров из тех, семьи которых я в прямом смысле слова обезглавил, признали Вышним меня, чем добавили мне ужаса и хлопот. Всех их нужно было устроить, приучить к здешнему распорядку и приспособить к какому-нибудь делу. И у меня временами голова гудела от их чувств, слов, обожаний и прочего.

– Почему они не похожи на орков или людей, как ты похож на ящера? – спрашивает Ам-Зейрус. – Они как будто слеплены из чего-то совсем иного.

– Чтобы обратиться, нужно выпить вампирской крови и выжить, – объясняю я. – Для орков она – смертельный яд, люди иногда выживают, ящеры – почти всегда. Так что они тут – урожденные вампиры, а я – обратившийся.

После этого Ам-Зейрус о чем-то крепко задумался и прекратил разговоры про то, чтобы уйти. Много выпытывал у меня про вампиров. Спрашивал про память – я пояснял, что единожды вкусивший крови забывает свою прошлую жизнь непременно; выяснял про болезни – я отвечал, что вампиры никогда не болеют; хотел знать про питье крови – и я рассказывал, что голод первого времени нестерпим, но быстро уходит, и потом мы нормально питаемся, а не пьем всё подряд как оглашенные, забрызгивая кровью потолки. Я всё ждал, когда Ам-Зейрус пояснит, зачем все эти расспросы, но видел, что пока еще он ничего не решил для себя, а значит – и мне не ответит.

Урзул ушла со своим разросшимся семейством. Понятия не имею, как она собирается управляться с ними со всеми. Наверное, её опыт Вышней в этом поможет, ну или не поможет, и тогда она свихнется, а вслед за ней свихнутся все остальные вампиры, и кадушкой накроется моя идея сосуществования с людьми.

Многие из тех, кто выжил после гибели своих Вышних и не прибился ни ко мне, ни к Урзул, расползлись одиночками, и я не сразу сообразил, что этого нельзя было допускать: если они начнут пить людей или орков, то всё, что мы тут делали в последние два года, опять же накроется кадушкой. Потому небольшие отряды из вампиров семьи вместе с волками рыскали по окрестным лесам и пещерам, отыскивая тех, кто остался в этих краях и не желает нам добра.