этих собственных достижениях при их (с виду) христианских формах всегда прослеживалась сила влияния великой и никогда не забываемой до конца цивилизации Древнего Рима.

Если сравнивать процессы культурной приживаемости христианства на почве римской и древнегреческой цивилизаций, то во втором случае можно сказать, что в Византии произошла напряженная переплавка античной культуры в культуру христианскую, а на латинском Западе проявился процесс, который немецкий философ О. Шпенглер назвал «псевдоморфозой», – по аналогии с геологическим процессом возникновения окаменелостей, при котором органические формы некогда живых существ сохраняются, но по материалу, по химическому составу их замещает вещество каменных пород окружающей геологической среды. Так О. Шпенглер характеризует уже средневековые формы христианства – христианские по форме, но весьма иные по содержанию и смыслу.

В особенности же этот процесс конкуренции взаимопроникших традиций Запада сказался в эпоху Возрождения. Ведь для этой эпохи характерно возрождение именно римских идеалов и ценностей культуры: римского права, римской архитектуры, латинской школы и образованности, римского (здесь уже шире, греко-римского – классического, античного в целом) искусства и литературы. Причем историки справедливо используют данный термин «возрождение» не только в приложении к ярко выраженной эпохе Возрождения (XIV–XVI вв.), но и в значении «каролингского возрождения», проявившегося во время империи Карла Великого, франкского короля, фактически воссоздавшего новую западную римскую империю в IX в., и в значении «оттоновского возрождения», пришедшегося на времена нескольких императоров Священной Римской империи германской нации XI–XII вв., носивших имя Оттонов. Можно сказать, что процесс возрождения исконно западной – римской – традиции шел непрерывно, хотя на протяжении многих веков не всегда в виде явного противопоставления христианской традиции.

Он шел долго и незаметно в частности и потому, что укоренившаяся на Западе христианская церковь вначале сыграла роль важного инструмента восстановления многих утраченных стандартов цивилизации Рима, ведь в условиях варварских королевств в Западной Европе V–XII вв. только церковь и была носительницей грамотности, понятной людям легитимности социальных учреждений, а также хранительницей технологий, частично унаследованных от разрушенной древней великой цивилизации. И церковь принимала такую инструментальную роль, поскольку видела в этом не только условие своего сохранения, но и укрепление своего влияния и власти. Более того, в этом начинали ощущаться мотивы постепенного перерождения ее в церковь – государство, церковь – правовую систему, церковь – политическую, экономическую и военную силу. В самой церкви стала постепенно ощущаться восстанавливающаяся сила имперского Рима.

Под флагами веры Христовой в IX–XIII вв. формировался образ католического Рима, сменившего и по-своему превзошедшего имперский Древний Рим. Церковь начала организовывать войны – внешние и так называемые внутренние Крестовые походы (XI–XIV вв.), занималась накоплением и преумножением богатств, формировала величественный образ «Апостольского престола» в Риме. Под властью церкви развивалось и схоластическое университетское образование. На рубеже XV–XVI вв. церковь возглавляли выходцы олигархических и аристократических родов, представители которых были наиболее активными покровителями развития идей Ренессанса.

Между тем, позднее Средневековье, XV в. считают временем кризиса католицизма, западной христианской церкви как таковой: на фоне политической и экономической активности западной церкви обнаружилось множество очевидных отклонений от исконного понимания веры. Это и привело к явлению реформации – к идейному, а затем и к долгому военному конфликту в западном христианстве. Поэтому с конца XVI в. церковь начала проявлять себя уже как сдерживающая, консервативная сила, поскольку церковная иерархия начала чувствовать, что ее власти и авторитету угрожает эта тенденция возрождения нехристианской по своей сути традиции.

Позднее, с XVII в., процесс восстановления исконного западного культурного типа, базирующегося на римской традиции, приобрел явственные антихристианские черты. Этот процесс преобразовался в активную борьбу против влияния христианской церкви и наконец, к концу XX – началу XXI века привел к ситуации так называемого постхристианского Запада.

Причем, по существу, был восстановлен тип культуры, во многом аналогичный тому, который был характерен для цивилизации Древнего Рима. Ведь, несмотря на весь технологический прогресс, пережитый Европой и Америкой за прошедшие века, собственно культурно-антропологические образцы не изобретались. Не так просто было изобрести образ человека и не только потому, что он сложнее электрической лампочки или телевизора. Дело в том, что самих образцов антропологических проектов ограниченное количество, ведь они, в конечном счете, определяются некоторыми основными чертами человеческой природы, из которых каждый проект избирает наиболее важные и предпочтительные для себя – и выстраивает при этом свою теорию о человеческой природе, где эти черты упорядочиваются в той или иной иерархической комбинации. По сути, разные цивилизации – разные типы культур – это и есть разные антропологические проекты. Их не так много. Поэтому образец достойного человеческого существования для восстанавливающейся традиции Запада был взят из драгоценного тезауруса Древнего Рима.

Права человека, демократия, технологическая рациональность, прагматическая политика, расчетливая экономика, нацеленная на выгоду и богатство, толерантность к постепенно ассимилируемой инаковости, противопоставление цивилизации варварству как недостойному укладу жизни непокорных народов – все это мы находим и в глубине ментальности, и среди ключевых лозунгов современной западной цивилизации. И все это – не что иное, как несколько отредактированные идеи и ценностные приоритеты цивилизации Древнего Рима.

Если понимать культуру не просто как совокупность артефактов и копилку социального опыта, а как антропологический проект, как представление о достойной человеческой жизни, призванной дополнить и даже заменить, переосмыслить простое человеческое существование, заданное природой, – то образ человека античного Рима и образ современного общества потребления, сконструированного на Западе, очень похожи. И там, и тут имеет место один и тот же культурно-антропологический тип: это человек, ищущий все больших удовольствий, материальных благ и богатства, человек расчетливый и технологически компетентный, человек – индивид, требующий от общества признания своих прав. Этот человек любит жестокие грубые зрелища и его мало интересует искусство, исполненное утонченной рефлексии. Его отношение к религии либо индифферентно, либо сводится к внешней почтительности к древней традиции.

Конечно, есть и мировоззренческие отличия: человек Древнего Рима был настроен фаталистически – верил в судьбу и звезды, в расположении которых зашифрована эта судьба. Человек античности все же меньше верил в технику, по крайней мере, не мог верить в то, что техника способна изменить саму природу человека и что технологии способны тотально реорганизовать уклад общества. Появление такой веры – результат многовекового прогресса технологий. Но старт такому прогрессу, несомненно, дала та тяга к изобретательно грандиозным постройкам, эффективному передвижению и зрелищному иллюзиону, которая была присуща римлянам.

Что же касается христианских ценностей, то они все больше изгоняются из современного культурного дискурса и массово пропагандистского мэйнстрима Запада. Если пройтись хотя бы только по нравственным библейским заповедям, то можно увидеть, что господствующая сегодня на Западе агитация имеет прямо противоположный знак почти по каждой из них.

Если же вспомнить о христианской заповеди любви к ближнему, то можно заметить,