носки, каждый из них по очереди слегка вывернула наизнанку, дунула внутрь, будто выдувая оттуда пыль, и потом сама надела Саше на ноги.

– Всё, беги давай в туалет. Умываемся, одеваемся, поправляемся и потом пойдем созывать гостей. Гуляш наготовлю, салат мясной, булок напеку и мороженок куплю.

– И Колю найдем.

– Найдем, найдем, одевайся давай. Раз одноглазый, так шибко его найдем, много у нас тут, что ли, одноглазых? Давай, давай, золотце, одевайся. Всех найдем и позовем, – бабушка гладила Сашу по голове.

– И Максимку! Максимку Мякишева. У него же мама пьяная в туалете.

Бабушка потянулась к Саше второй рукой, которая не гнется, чтобы ее погладить. На локте у нее всегда была большая толстая короста, которая царапнула Сашу.

– А который это Максимка? – странно спросила она Сашу, гладя ее по плечам.

Как она могла не знать Максимку? Они же вместе с первого дня в садике.

– Ну Максимка. Ну, у которого мама пьет. Он там живет, в бараке у остановки.

– Аааа, этого? Ну позовем, конечно, позовем… Давай, золотко, давай, иди умываться, я кашу накладываю.

В туалете Саша посмотрелась в зеркало. В книгах про такое пишут – не узнал себя. Саша, конечно, саму себя узнала. Но вряд ли бы ее сейчас узнал кто-нибудь другой, даже Анька. Аааа! Анька! Саша вспомнила всё. В них стреляли, Аньку убили, а потом выяснилось, что не убили. Она любит Аньку больше всех, но теперь не знает, как к ней идти. И как жить без Аньки? Холодно внутри сразу стало. И халат как будто сделался вдруг мокрым, прильнул через живот к позвоночнику. Саша даже посмотрела вниз – нет, халат на месте. А так вдруг стало в животе леденяще и склизко.

– Всё хорошо? – заглянула к ней бабушка.

Увидела, что Саша держится за живот. Зашла в туалет, обняла ее и прижала к своему животу, круглому и жаркому.

– Всё хорошо. Хуже не будет, деточка моя. Давай, умывайся… умывайся.

Она погладила Сашу по голове здоровой рукой и закрыла за собой дверь снаружи. Саша умылась, пописала. Даже расчесалась, но краше от этого не стала – волосы жирные, свисали сосульками. Оно и понятно – столько дней лежала.

Завтрак уже был готов: каша пшенная, бутерброды с маслом и сыром, чай. Она отпила немного – бабушка даже не забыла, что Саша пьет без сахара. Обычно всегда клала сахар. На кресле лежала одежда: колготки, легкие гетры, черная юбка, которую Саша теперь не носила в школу, потому что немного из нее выросла, но просто гулять, если нигде не раздеваться, в ней еще было можно. К юбке бабушка приготовила красный свитер с белыми вишенками. Или это мама приготовила?

– А где мама? – спросила Саша и тут же вспомнила.

Бабушка с прищуром на нее посмотрела:

– Нет уж, голубушка моя, надо гулять! Вон, порозовела вся. А? Ну как?

Саша подумала, что Максимку и сиплую Сашу она на обед в школе позовет. Домой она к ним не пойдет, особенно к немой тете… как же ее зовут? Маму сиплой Саши как зовут? Совсем не помнит. Знала же. А бабушка уже помогала одеваться.

– Жарища на улице. Штаны легонькие тебе выбрала.

Она поправила на Саше одежду и подала курточку. Надо же, легкая курточка! Ее любимая, с осени. Тогда рукава были чуть длиннее, потому что, как всегда, на вырост, а теперь – Саша сунула в них руки – в самый раз. И сапоги. Старые, но такие красивые, весенние, не то что эти валенки. И даже шапку бабушка надела не меховую, как мама заставляет, а вязаную.

– Мы махом вернемся, мать не узнат.

Не только Саше, но и бабушке не нравилось, что мама ее слишком кутает. Бабушка раньше боролась с этим, но потом она стала всё чаще уезжать, и мама, как говорит баба Лиза, совсем без нее распоясалась.

Хорошо-то как в легкой одежде! Они вышли в коридор, светлый и также густо залитый солнечным жаром, как и комната, хотя в нем было только два окна. Они с бабушкой быстро пошли к лестнице. Иногда бежишь, потому что торопишься или страшно. А иногда – потому что вдруг становится легко. Саше неизвестно отчего стало легко. Аньки нет и никогда уже, наверное, не будет. Мама на работе и снова, поди, допоздна. Она пролежала три дня с температурой, не ела и не пила, но сейчас ей легко. У лестницы бабушка хлопала себя по ногам, будто курица.

– Нууу, с богом? Пойми, голубушка, надо гулять.

Саша успела заметить, что Лорда так и нет.

– А где Лорд? – спросила она бабушку просто так, даже не надеясь на ответ. Но бабушка, оказалось, знает:

– Дома теперь запирают. Пока гулеванил, обнесли у них квартиру. И что там у врачихи этой было брать? Муж ведь тоже врач. Я ж была у них – голые стены, диван, стол, табурет и собачья миска. Вот, сторожит теперь дома, не шлындат по улицам.

Саша обрадованно вздохнула. Она переживала, вдруг и с Лордом что-нибудь случилось? Вдруг и его застрелили. О, господи, зачем она вспомнила? Так они с бабушкой дошли до улицы, где открылась настоящая весна. Снег еще лежал, грязь хлюпала под ногами, но солнце грело очень уютно.

– Айда до школы, поглядишь там подружек! Красотища-то какая!

Бабушка взяла Сашу за руку и даже стала ею как будто помахивать.

– А Колька? Колька одноглазый? Надо найти! – вспомнила Саша, но тут же осеклась. Как его найти без Аньки? Надо у Аньки спрашивать. Или у бабы Тони.

– Так потом поищем. В школу лучше зайти. Ты постоишь, а я зайду. Мать попросила Ирму Александровну, чтобы она через мужа предупредила. А вдруг не сказал, что ты болеешь? Налепят еще прогулов. На обратном пути поищем твоего Кольку.

Саша хотела поправить, что это не ее Колька, а Анькин, но снова осеклась. Красиво, тепло… так не хотелось вспоминать. Они уже дошли до поворота у магазина, как из-за угла вышла мама. Вспотевшая, в расстегнутом пальто и взмокшим лбом, она бросилась к Саше, обняла ее, стала целовать лицо, шапку, куртку. Саша схватила ее обеими руками, повисла на шее.

– Ты чего в таку рань-то? Что случилось? – тревожно спросила бабушка.

Мама аккуратно сняла Сашу с шеи и поставила рядом с собой:

– Из прокуратуры звонили на работу. Срочно надо с ними встречаться. Сейчас обещали. Еле успела, Гумарка подбросил. Мне еще возвращаться потом, у меня там стипендия сегодня.

Бабушка недовольно наклонилась к маме и тихонько ей сказала. Хотела тайком от Саши,